писательниц, пишущих романтические любовные романы, она живет где-то в Техасе.
Я сказала «где-то», потому что, по моему убеждению, одной жизни не хватит, чтобы узнать Техас, Согда мне нужно ехать в Техас, я звоню своему продюсеру, она покупает мне билеты. Я сажусь в, самолет, который потом приземляется где-то в Техасе. В этом штате только два города: один называется Хьюстон, а другой Даллас. В одном из них есть парк под названием Галлерия, а в другом нет.
Итак, я не знаю точно, где живет Милли. Думаю, это неподалеку от того города, в котором нет того парка. В этом я уверена, потому что помню, как мы встретились. Если бы парк там был, я бы ходила по маленьким магазинчикам — постоянный атрибут парков, и покупала что-нибудь.
Нора сказала, что в моей прошлой жизни тоже была Милли, и что она была мне близким человеком, но не матерью. В это я могу поверить. По паспорту-то я старше, чем Милли, но у нее душа, как выражается Нора, «старая». Она живет одна и сочиняет самые сладкие, самые нежные романы, которые только можно себе вообразить. Ее героини, по характеру добрые и воспитанные, живут в деревне и пекут деревенские пирожки в деревенских печках, в отличие от моих героинь, которые гарцуют на жеребцах черной масти и размахивают кинжалами.
Позвонив на днях Милли, я рассказала ей, что со мной происходит. Две мои подруги, Дария и Милли, очень не похожи друг на друга. У Дарии мозг работает быстро, как молния, а внимание мечется от одного к другому, как у трехлетней. Нужно быть оригинальной до гениальности, одаренной до совершенства, чтобы заставить ее посмеяться в разговоре. В противном случае ей становится скучно. С Дарией все время нужно как бы стоять на цыпочках.
Что касается Милли, она может подолгу болтать о пустяках и о хозяйстве. И вот в тот вечер, когда я сделала открытие, что человек, который был моей половиной, имел ту же фамилию, что и все мои герои во всех книгах, Милли позвонила мне и пригласила к себе в Техас.
Через несколько дней я была у нее. Незадолго до ужина Милли неожиданно сообщила, что за столом мы будем не одни. Должна сказать, это меня несколько задело — я надеялась, что безраздельное внимание Милли будет сосредоточено на моих проблемах, моей жизни и моих книгах. Стыдно, конечно, но то, что Милли так бесконечно добра, всегда заставляет меня обнаруживать самые эгоистичные стороны моей натуры. К сожалению, стыдиться эгоизма — это не значит перестать быть эгоистичным (это я поняла по некоторым телепередачам известных ведущих).
Впрочем, мое неудовольствие исчезло, как только Милли сказала, что придет человек, разбирающийся во внушении прошлых жизней.
Приходилось ли вам когда-нибудь совершать заведомые ошибки?
Я рассказала Милли далеко не все. Я почти целиком выпустила ту часть, где говорилось о Норе. Одно дело — частным образом посещать медиума и слушать о «половинах» и о том, что любовь — это та же ненависть, а совсем другое — пересказывать это вслух при свете дня.
Поэтому я и пересказала Милли нечто вроде журнального варианта романа. Я рассказала все насчет Джейми, потом о том, как нашла упоминание о человеке по имени Тависток, потом о передаче про прошлые жизни по телевизору. Я бы могла рассказать всю историю Дарий, для которой главное не правда, а забавность ситуации. Что касается Милли… Она подходит ко всему, что ей говоришь, абсолютно серьезно.
И вот теперь мне предстояло провести целый вечер с гипнотизером, который может заставить меня вообразить прошлую жизнь. И Норы, которая запретила бы мне это, рядом нет. Если я увижу Джейми — в смысле, Адама — я предупрежу его… Я сама не знала, о чем я собираюсь его предупредить. В сущности, я знала только дату их смерти. Но я знала, что я буду любить его. Если бы я увидела Джейми, я полюбила бы его. Я не стала бы его ненавидеть, как, по словам людей, ненавидела Гортензия своего мужа. Ожидая гипнотизера, я с трудом могла сосредоточиться на том, что говорила Милли. Она говорила о том же, о чем и все писатели — о контрактах и о деньгах. Я, не отрываясь, смотрела на дверь, страшась и ожидая услышать звонок.
Когда наконец приехал он и еще три женщины, я была вне себя от возбуждения. Мне приходилось прилагать все усилия, чтобы успокоиться и есть. Казалось, обед будет длиться вечно, и к тому моменту, когда мы встали из-за стола, я уже готова была кричать.
Ради краткости я не стану здесь долго говорить о том, Что техасцы и нью-йоркцы — это одни и те же люди, только с разным акцентом, отчего они друг друга и ненавидят.
Однажды Нора мне сказала, что человек сам должен очень хотеть, чтобы его загипнотизировали, только тогда гипноз может быть успешным. Так вот, к тому моменту, когда гипнотизер начал, я отчаянно хотела увидеть Джейми.
Я развалилась в викторианском кресле, а гипнотизер, на котором были джинсы и ковбойские сапоги, спросил:
— Вы хотите посмотреть на одну определенную жизнь?
По его мигающим глазам я поняла, что он кое-что знает, только поклялся не говорить мне, однако не может удержаться от того, чтобы не намекнуть. Милая, добрая, славная Милли иногда бывала болтлива.
— Это… — Я собрала всю храбрость в кулак. — Это один определенный человек.
— Ах, ах, — пробормотал он с тем же самодовольным, всепонимающим, мерзким видом, который может быть только у мужчины. Все они убеждены, что женщине нужен только мужчина. Думаю, женщины способны доказать, что прекрасно могут управлять миром и без них! Да, но, научившись управлять миром, мы очень скоро превратили бы его в мир толстых и волосатых баб. А что в этом хорошего?
Я, однако, промолчала. Лежа в кресле, я думала, как хочу его увидеть. Я хотела увидеть Джейми. Я хотела увидеть живого Тавистока.
Голос гипнотизера убаюкивал меня, погружая в иной мир, и я думала, что хочу видеть… хочу видеть… Джейми.
9
Покинуть свое тело и поплыть — это было прекрасно. Я много читала о том, как некоторые смотрят на себя со стороны, но до меня это как-то никогда не доходило. Теперь до меня дошло. Не остается никаких забот, никакой боли, никакого гнева, только ощущение полета.
Я летела совсем недолго. Вдруг вспыхнул яркий свет, я оказалась в какой-то спальне. Она была похожа на те, которые я описывала в книгах. Или, может быть, она была похожа на то, о чем я мечтала. Это был самый прекрасный пример английской деревянной обстановки: огромная кровать, на которой было покрывало из зеленого шелка, китайские вручную разрисованные обои, мебель современная, под антик — то есть современная для того времени, где я была.
Я смотрела вниз, потому что мне казалось, что я парю в воздухе в углу комнаты, а тела у меня нет. Я была просто одним из видов энергии. И я сообразила, что, чем меньше я буду об этом думать, тем лучше. «Думай, что это кино, — приказала я себе. — Ты не сошла с ума, а просто смотришь кино, и все».
В комнате было три человека, все они стояли ко мне спиной. Одна была служанка, одетая в простое, скромное, но хорошо скроенное черное платье с белым передником. Она молча и старательно помогала госпоже, которая стояла перед зеркалом. На леди был утренний туалет эпохи Эдуарда. Служанка помогала ей надевать многочисленные юбки.
Справа от меня стояла девочка лет пятнадцати, ее длинные волосы орехового цвета были распущены по спине. На ней было симпатичное платьице с вышивкой, как будто оно было для ребенка не более шести лет. Очень странно было видеть подростка не в джинсах и кожаной куртке.
Мне хотелось вобрать в себя все, что я вижу. Я хотела высосать картину, как высасываешь тюбики.
Но пока я рассматривала и разглядывала все вокруг, стараясь запомнить, чтобы описать в следующей книге, леди у зеркала обернулась и посмотрела прямо на меня. Думаю, что она меня не видела, потому что мне самой было себя не видно, но она совершенно точно что-то почувствовала.
Я задержала дыхание, смотря на нее, а она смотрела на меня. Как вам кажется, что бы вы почувствовали, если бы вы оказались в другом времени? Неужели вас не переполняло бы любопытство?
Меня переполняло.
В книгах о Мальборском обществе я читала, что леди де Грей была настоящая красавица. Но это
