Воспоминание

удобной возможности разлучать детей. Казалось, он подозревал что-то грешное и неприличное буквально во всем. Уилл однажды заметил ему, что в райском саду не было никакого греха до тех пор, пока Адам и Ева не узнали об этом.

— Тебе, парень, нужно бы им об этом сказать, — насмешливо предложил Уилл. — Расскажи им поподробнее, как это все бывает и что ты об этом думаешь. Они ведь, я думаю, ничего об этом не знают.

А в разговоре с Мег он как-то задумчиво произнес:

— Этот парень, мне кажется, в молодости делал кое-что, чего он сейчас стыдится.

Мег, подумав, встревожилась:

— Он не может причинить им вреда?

Уилл покачал головой:

— Да нет, я думаю. К тому же, в чем-то он, безусловно, прав. Дети-то растут. Думаю, тебе не понравится, если в один прекрасный день нам придется в спешке устраивать скоропалительную свадьбу и уже вскорости качать внуков…

Мег испуганно вздрогнула. При ее религиозном воспитании такие вещи ей казались грехом. С тех пор она при каждом удобном случае стала выгонять детей из дома, что очень забавляло Уилла. Ей казалось, что в доме недопустимые мысли скорее придут им в голову. Впрочем, долгое время никакой опасности не было. Она, как и Уилл, знала, как обстоят дела: что Калли созрела умом, а Талис — телом. Но рано или поздно должно было наступить время, когда эти двое сойдутся по-настоящему.

Но то, что развлекало Мег и Уилла, саму Калли выводило из себя. Она понятия не имела, что чувствует, и потому изводила себя днем и ночью. По ночам Талис шепотом звал ее лечь вместе с ним, потому что ему было холодно. Калли отказывалась. Но единственной причиной этого было то, что он звал ее потому, что ему и правда холодно.

И вот сейчас, стоя под раскидистым деревом, она наблюдала за Талисом и хмурилась своим мыслям. Он все играл тем самым ржавым мечом — а может, и другим, но тоже ржавым, — которым играл, сколько она его помнила. Ему всегда не о чем было поговорить с деревенскими ребятами. Он только и мог что обсуждать с ними каждого всадника, который проезжал по дороге мимо их деревни. Ему было интересно все: как этот человек одет, что говорит, сердится или весел. Его знания о рыцарских законах и самих рыцарях все пополнялись и пополнялись, и он уже знал массу всяческих ненужных вещей. Он то и дело пересказывал различные истории или сплетни о том, как один рыцарь сказал одно, а другой — другое. Он заставлял Найджела рассказывать о рыцарях до тех пор, пока тот не приходил в бешенство.

— Да что это с тобой? — внезапно спросил Талис, яростно рубя воздух над ее головой.

— Не знаю! — ответила она неожиданно капризным тоном. — Что-то такое, сама не пойму что. Нет, правда, мне, все это кажется очень странным. То я чувствую, что злюсь, то — радуюсь без причины, а иногда ни с того ни с сего печалюсь. Не знаю… — Она стояла, облокотившись о дерево, наклонив голову к одному плечу и отвернувшись от Талиса. Теперь она пыталась не смотреть на него.

Талис, кажется, не обратил на ее слова внимания, но его, как и всегда, раздражало, что она не хотела с ним играть. Надо сказать, он все еще ужасно любил это занятие.

Из-за того, что он выглядел таким взрослым, все как-то невольно обращались с ним как со взрослым, и потому, чтобы поддержать это мнение о себе, в деревне ему всегда приходилось притворяться, что он — настоящий мужчина. Он делал вид, что давным-давно знает все, что полагается знать настоящему мужчине. И ни к чему другому не стремится, кроме как быть настоящим мужчиной.

Только с Калли ему не надо было притворяться.

Впрочем, все изменилось. Иногда она вроде была такой, как и раньше, и верила, что она — принцесса, которую похитил дракон, а он, Талис, борется с ним, чтобы спасти ее. Но в последнее время, как только они начинали в это играть, в конце вдруг с ней происходило что-то очень странное. Она каждый раз заявляла, что теперь рыцарю и принцессе нужно пожениться и завести детей. Талиса это весьма смущало — он не понимал, как в это можно играть, и они почти совсем перестали играть в эту игру, впрочем, как и во все остальные.

В настоящий момент он попытался заинтересовать ее тем, что делает. Он сделал выпад, рубанул воздух и вонзил меч в дерево около ее уха.

— Теперь вы моя пленница, принцесса.

Она оттолкнула меч и презрительно произнесла:

— Ты еще такой ребенок.

— Я? — удивился он. Потом насмешливо заявил: — Это не я, а ты ростом не больше ребеночка! — И попытался ее поймать, как делал обычно.

В том, что они понарошку боролись, не было для обоих ничего удивительного. Они играли так всю жизнь. Хотя на людях они, как положено воспитанным детям, вели себя благородно и чинно, не касаясь друг друга и кончиком пальца, но стоило им оказаться вдвоем, как они с удовольствием играли и тискали друг друга. На уроках у Найджела, занимаясь греческим, латынью, астрономией и математикой, они всегда сидели бок о бок, почти прижавшись друг к другу. И даже учитель настолько привык к этому, что скоро перестал обращать внимание.

Но сегодня Капли сердито отвернулась от Талиса. Тот еще никогда не сталкивался с тем, чтобы она избегала касаться его, и, разумеется, вообразил, что она его так дразнит. Он снова попытался ее поймать, и даже когда она стала вырываться, он все еще думал, что она играет.

Когда Талис наконец заметил, что она дерется всерьез и постоянно вырывается из его рук, он сначала подумал, что она чего-то боится. Это ему польстило, потому что ему всегда нравилось представлять себя высоким и сильным, настоящим рыцарем. Он пророкотал самым мужественным тоном, на который только был способен:

— Моя леди, вам нечего бояться рядом со мной. Я защищу вас, что бы вам ни грозило.

И тогда она, саркастически усмехаясь, бросила ему:

— А от тебя кто меня защитит?

— Что? От меня?!

Талис был потрясен этим кощунственным заявлением до глубины души. И она могла подумать, что он способен причинить ей зло? Он?! Рыцарь?! Талис просто не понимал, как такая мысль могла прийти ей в голову. Это она делала всякие ужасные вещи. Однажды она вообще превратила его в посмешище на глазах у всей деревни. Но он даже тогда не тронул ее пальцем.

— Я тебя никогда не трону, — тихо произнес он, а потом отвернулся. Калли и раньше иногда задевала его гордость. Но чтобы настолько?! Предположить даже в мыслях, что он способен обидеть такое крошечное и хрупкое существо, как она? Да вообще как она смеет так о нем думать?!

Калли сразу же поняла, что она не на шутку задела его гордость. Она всегда чувствовала, до каких пределов можно дойти в игре, когда можно поддразнить, а когда — нет. И вот теперь чувство ей подсказало, что она задела самое важное на свете для Талиса — его честь. А она знала: он скорее станет голодать и терпеть жажду, чем сделает то, чего не позволяет делать честь.

Девушка тотчас повернулась к нему и попыталась заглянуть в лицо, но Талис сердито отошел. Она подбежала, схватила его за запястья и крепко сжала. Хотя он и наклонился к ней слегка, ей показалось, что перед ней кусок скалы. Его спина была напряжена, голова высоко поднята, так что он смотрел куда-то вдаль через голову Калли.

— Талис, ой, извини, пожалуйста! Я сказала, не подумав! Ну конечно же, я знаю, что ты меня не тронешь. Извини, Талис, миленький.

Калли почувствовала, как тут же исчезло все ее неутолимое беспокойство, которое ее до сих пор так мучило, и ее чем-то уязвленная гордость. Она все могла стерпеть, кроме одного — чтобы Талис был с ней несчастлив. Это случалось нечасто, но, когда такое случалось, хуже этого нельзя было представить ничего на свете.

Опершись о него, она встала на цыпочки и попыталась поцеловать его, но не смогла дотянуться до его лица.

— Талис, — повторяла она шепотом. — Талис, мой милый, мой дорогой, мой самый хороший, ну не обижайся, ну пожалуйста, ну прости меня.

Он не отвечал. Тогда она вскочила на валявшееся рядом бревно, добиваясь прощения, поцеловала его,