На папиной гитаре надпись: «Мотивы дембиля — крик свободы». Кто-то выжег. И роза. Я раньше думал: кто такой Дембиль? Я думал, это иностранный композитор. А это демобилизованный солдат!
— Однажды я сделал себе гитару, — сказал Автандил Эльбрусович. — Просил лучших мастеров, никто, как я хотел, делать не соглашался. «Это все равно, — говорили они, — что просить кривой гроб». Я сделал ее за два года. Пришел с ней и встал во дворе консерватории. Все высыпали на балконы. «Сыграй!» — кричат. Я только струны тронул. Они: «Что это было, слушай! Это же бархат и хрусталь. Нижние — бархат, верхние — хрусталь!»
Тут приезжает гитарист из Испании. Со своей гитарой. «Три тысячи, — говорит, — за нее заплатил! Чистая бразильская ель и палисандр». А у Автандил а Эльбрусовича — адыгейская ель и тута.
Разошлись Автандил Эльбрусович и знаменитый испанский гитарист по разным комнатам. А слушатели столпились в коридоре. И что же? Всемирно известного гитариста от Автандила Эльбрусовича ни один профессор консерватории не смог отличить!!!
— А вы кто по профессии, если не секрет? — папа бросил на Автандила пронзительный взгляд.
— Сторож корабля на приколе. Корабль «Титан». Смотрю, чтоб не подожгли. А то он сгорит в пятнадцать минут. ОН ВЕСЬ — ДЕРЕВО И КРАСКА!
Звук полыханья корабля «Титан» я слышал в себе, когда смотрел на Автандила. Я и Автандил — мы одного поля ягода. Я плохо себя чувствую, когда вокруг ничего не происходит. А в жизни Автандила не наступало затишья.
Все мои знакомые взрослые в любой момент готовы уснуть или впасть в уныние. Автандил же Эльбрусович, хоть ночью разбуди, готов поведать волнующую историю или захохотать во все горло.
Он едал пиявок, запеченных в гусином жире, в Сирии. Пускал «блинчики» на Белом, Черном, Красном, Эгейском и Мраморном морях. Он — это я, когда стану взрослым. Он казался мне великаном. От него шел такой жар, что я снял рубашку.
Автандил же Эльбрусович надел плащ и прижал к груди шляпу.
— Прощайте! — сказал он. — Спасибо за ночлег. Я еду в Подлипки делиться семенами.
— Семенами чего???
— Моей тыквы. Я вырастил тыкву размером с «Запорожец». Она получила приз — сто лотерейных билетов.
Он обнял меня и вздохнул:
— Жаль, нет фотоаппарата со вспышкой. А то бы все вместе сфотографировались на память.
И он ушел походкой садовода-любителя, без всяких чемоданов, с одной только сумкой — она же сумка, она подушка, она же плавательный баллон. Он уносил в ней тыквенные семечки, фото дедушки, спасшего Батуми от турок, и мое сердце.
— Абракадабра! — сердито сказал папа, как только за Автандилом Эльбрусовичем закрылась дверь. — Не верю ни одному Автандилову слову. И я не потерплю, чтобы какой-то ПУТНИК ЗАПОЗДАЛЫЙ сжигал МОЙ чайник и морочил голову членам МОЕЙ семьи.
— Ты раздражаешься из-за чепухи, — говорила мама. — Он в жизни неустроенный. А сам — фантазер.
— Автандил «тюльку гонит»! — стоял на своем папа. — Терпеть не могу вранья. Подавай мне чистую правду. Говори только то, что было на самом деле!
Папа ходил взвинченный, называя Автандила пройдохой и лапчатым гусем, и вдруг как закричит:
— Люся! Люся! Опять Кит грызет моюстельку!
— Но это не стелька, — сказала мама.
Это была оброненная Автандилом Эльбрусовичем тыквенная семечка размером с папин ботинок.
Кузнечик
— Погода сегодня — молодец, — сказала мама, — не прогуляться ли нам всем вместе?
— Ой, — ответил папа. Он лежал на диване и внимательно разглядывал жучка на стене. — Так прилежался, — говорит, — лежу и мечтаю, что я на пляже — пью кофе, заедая восточными сладостями.
У меня папа огромный любитель побездельничать. Даже кормить рыбок для него непосильное бремя. Мама говорит: «Единственное, что моему мужу можно поручить, — это поймать бабочку». Целыми днями папа лежал на кровати и смотрел телевизор.
— Учись, сынок, — говорил он мне. — Выучишься как следует, будешь жить так же, как и я.
Но все-таки мы уговорили его пойти погулять. С условием, что зайдем в ГУМ — узнаем, нет ли там телевизоров с дистанционным управлением. Это давнишняя папина мечта, а то, хочешь не хочешь, приходится иногда вставать с кровати переключать телевизор.
Идем — мама с папой жуют печеньице, глазеют по сторонам, ветер, солнце, небо, облака… Я у них спрашиваю:
— Кто каким бы хотел быть пальцем?
;— Я, — ответила мама, — мизинцем.
— А я безымянным, — сказал папа.
Вот такие вели разговоры.
В ГУМе папа отправился в «телевизоры», мама — в галантерею, разбрелись кто куда: я еле отыскал папу в конце третьей линии на первом этаже. Он ел мороженое и с большим любопытством разглядывал объявление: «КТО ХОЧЕТ ЗНАТЬ, КЕМ ОН БЫЛ В ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ?»
В уголке стоял компьютер, а около него, сидела маленькая толстая тетя с фиолетовыми волосами, очень серьезная.
— Я хочу знать, кем я был в прошлой жизни, — сказал папа.
— Год рождения? — спросила тетя. — Месяц, число и час?
Папа все сказал. Он только час никак не мог вспомнить.
— Кажется, было утро, — говорит папа. — Хотя, постойте! Когда я рождался, мне мама рассказывала, по радио звучали кремлевские куранты и грянул гимн Советского Союза!
— Двенадцать часов ночи, — кивнула тетя.
Эту информацию она вложила в компьютер, и через десять минут пришел ответ:
«Великий писатель девятнадцатого века, гений мировой культуры, общественный деятель, философ, педагог, автор романов «Война и мир», «Анна Каренина», «Севастопольских рассказов»…
— Вы что, шутите? — прошептал папа и вытер о пальто вспотевшие ладони.
— Компьютеры не шутят, — отозвалась тетя.
— Выходит, по-вашему… — пробормотал папа, — я в прошлой жизни… был… Лев Толстой???
— Видимо, да, — серьезно ответила тетя. — Наш компьютер высчитывает сто процентов из ста.
— Нет, вы вообще отдаете себе отчет? — проговорил папа в неописуемом волнении.
Та только руками развела.
Папа вышел из ГУМа огромными шагами, с остекленевшим взглядом, он мчался, как призрак, без руля и без ветрил.
— Что это с ним? — испуганно спросила мама, выныривая из галантереи.
— Он в прошлой жизни был Лев Толстой, — ответил я на бегу.
— Ха-ха-ха! — засмеялась мама.
Папа остановился.
— Ты смеешься, — сказал он. — А это серьезное дело.
— Я всегда смеюсь, — радостно откликнулась мама. — Потому что когда я не смеюсь, я плачу! Миша, Миша, — спросила она, — а я кем была?
— Я не знаю, — ответил папа. — Понимаешь, меня в первую очередь всегда интересую я. А до других мне и дела нету.
