— Вы должны ВСЁ вложить в свой удар, — настаивал Александр Алексеевич. — В бою, говорят китайцы, участвуют даже мышцы уха, хотя в ухе мышц нет!..
А я не понимаю, как может захотеться ударить человека? И также я не представляю, как это может чесаться хвост?
— Присел! — вдруг крикнул Александр Алексеевич. — Чем ниже присядешь, тем ты недосягаемей. Стальной кулак! Удар!!!
По команде мастера секция боевых китайских искусств ринулась поражать образ своего врага. Тысячу синяков им насажали и миллион подглазников.
«Ну, — я подумал, — Буздалов, держись! Отмолочу, никакой бронежилет не поможет!»
И тут я увидел фантом Буздалова. Фантом выжидательно смотрел на меня, и взгляд у него был какой-то недобрый.
Дурак, я всё детство гири не ворочал. Я бы этот фантом без китайской помощи — одной своей русской силой одолел. А так я ему два слабеньких убогих щелчка дал, а он мне как даст два здоровых!
Тогда я его ущипнул и укусил. А он на меня — с утюгом! Это был ужасный миг. Фантом Буздалова припёр меня к шведской стенке. Я закрыл глаза и приготовился к самому худшему.
Бывают же такие беззащитные, как я. У всех на земле есть коронный приём: удар ногой, подсечка или освобождение от захвата. Даже альбатрос может отпугнуть врага! Он отрыгивает переваренную пищу, вися на ветре, чем вводит в смятение любого хищника или неприятеля.
Но и у меня есть тайное могущество: я могу очень долго висеть на перекладине. У меня диплом — там так и написано: «За победу в соревнованиях «Вис»!»
— Послушай, — сказал я фантому Буздалова. — Давай, кто кого перевисит?
Фантом с утюгом замер.
— Зависнем на шведской стенке? — дружелюбно говорю я. — Ты дольше провисишь — твоя взяла. Я дольше — моя.
И он повис — в полной уверенности, что перевисеть меня — проще пареной репы.
Повисли за компанию бойцы у-шу, был даже среди них самый настоящий китаец, хотя все думали, что он грузин. Повис и наш мастер Александр Алексеевич.
Народ висел молча, погружённый в свои думы. Один боец упал, за ним второй и третий.
Бойцы срывались и падали со стуком на пол, так что физкультурный зал был устлан павшими бойцами.
С прощальным криком полетел китаец, и я увидел его веснушчатую спину. С верхней перекладины загремел Александр Алексеевич.
Теперь мы висели один на один, с глазу на глаз, не на жизнь, а на смерть. Фантом висел ровно, суча ногами. Я тоже висел, сохраняя свободу и самоуважение. Бойцы у-шу сгрудились вокруг и стали спорить на арбуз — кто из нас победит. Китаец, оглушённый падением, подзадоривал фантома. Остальные, к их чести — болели за меня.
Вдруг фантом закачался, посинел, высунул язык — весь в рытвинах и оврагах — географический язык! — и сделал попытку лягнуть меня ногой.
Ярости фантома я противопоставил свое хладнокровие. Ведь в висении может помочь только висение. Надо тихо висеть и висеть и забыть, что ты можешь не висеть.
По мере того как он скисал, я всё больше и больше воодушевлялся. Шар на елке и плащ на гвозде не висят так спокойно и радостно, как я висел, атакуя Буздалова.
Кислая мина фантома возвестила о его поражении. Он пал духом. А потом и весь рухнул, целиком.
— Нечестно! — закричал он. — У меня в кармане чугунный утюг!!!
А я ему:
— Мне-то что?
Что мне теперь до всего до этого?! Меня ждёт папа с арбузом на лавке во дворе.
— Арбузика хочется! — говорит папа. — Жаль, нечем скибочку отрезать…
Я размахнулся и ребром ладони как расколю напополам арбуз! А из арбуза выскочил красный попугай, весь в арбузных косточках. И побежал в неизвестном направлении.
Синдром Отелло
— Всё, — сказал я, — мне надоело быть хорошим. Теперь я буду плохим. Динку задушу, Крюкова убью лопатой, а сам отравлюсь цианистым калием.
Я был золотой человек, и мне никому не хотелось подкинуть на стул скорпиона. Если мне кто-то сделает хорошее, я отблагодарю, если мне кто-то сделает плохое, я это позабуду. Меня все любили.
— Ты как я, — говорил мне папа. — Меня то все любят, то никто.
— Нет, меня всегда все, — отвечал я ему.
Теперь я хочу одного: сбросить Крюкова в яму с голодными львами. А при имени «Динка» у меня становится жарко в ушах и так страшно колотится сердце, что сосед Войцехов с женою кричат через стену:
— Чем вы там стучите, чем? Нарушаете общественный покой!
Недавно еще я спрашивал у папы:
— Скажи, как это влюбиться? Вот я, — говорил я, — никак не могу влюбиться. А он отвечал:
— Андрюха, не горюй! Хороший человек — он всегда влипнет.
И вот я готов за неё отдать всё: доброе имя, талант, жизнь и летние каникулы. Час без неё приравнивается к суткам. Я хочу, чтоб у нас были дети.
— Пап! — кричу я. — Откуда берутся дети?
— Это ты узнаешь в процессе познания мира, — отвечает он.
А я не могу ждать! Я этого не умею делать. Тем хуже для Крюкова, если при живом мне он будет гулять с Динкой. За лето он сильно вырос, выросли у него какие-то редкие зубы спереди, и он ходил в школу с портсигаром. Я оскорблял учителей, кричал на математике нечеловеческими голосами и бил себя кулаками в грудь, как самец гориллы, чтобы он, Крюков, понял, какой я крутой парень.
А Крюков купил пирожок с повидлом, понюхал его, размахнулся и бросил в меня, как булыжник.
Тогда я решил откусить ему голову.
Перед тем, как откусить, я заявил о своем намерении папе, но родной отец встал мне поперек дороги.
— Сынок! — сказал он. — Ты повредился рассудком. Первое чувство, которым обязан руководствоваться житель нашего района Орехово-Борисово — это чувство здравого смысла. Взгляни на себя: разве ты — это ты? Лоб стал шишковатый, плечи волосатые, и ты разве не видишь, что ты окосел?
— Разве я окосел? — удивился я.
— Да, ты окосел. И окривел, — с горечью добавил папа. — Хочешь, я осыплю тебя подарками, а ты дашь мне честное слово завить своё горе верёвочкой.
И он подарил мне чёрный халат для труда и физкультурный костюм.
— Я мальчик конченный, — сказал я, надев чёрный халат, и застегнул его на все пуговицы. — Я очень приличный, воспитанный, но конченный.
— В таком случае, — вздохнул папа, — я должен показать тебя психотерапевту.
Когда меня вели к психотерапевту, чтобы он избавил меня от моей любви, я слышал пение, кто-то поет в блочном доме напротив часами: а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!.. Над нами летали чайки, белые, как таблетки. Папа вёл меня за руку и говорил:
— Не бойся, Андрюха! Психотерапевт Варежкин — всемирно-известный гипнотизер. Он взглядом разгоняет в небе тучи. Одна бабушка — ей девяносто три года — двадцать лет лежала — не двигалась. А как начала принимать его сеансы, встала и уже четыре раза сходила в магазин. Силой своей мысли Гавриил Харитонович Варежкин мог бы поработить мир! Что ему стоит сделать так, чтобы ты опять зажил
