пришедшего в себя Резничука.
К одному из окон чекисты подтащили пулемет.
— Приступаем! — скомандовал Немцов.
Держа за пазухой «лимонку», Алексей снова вошел в комнату и сказал замолчавшему при его появлении Кулешову (как нетрудно догадаться, это был именно он):
— Готово!
Кулешов-«Максимов» слегка наклонил голову и обернулся к атаманам.
— Вот, в сущности, и все, — проговорил он. — Общая картина вам ясна, остальное поймете после. Время у вас еще будет… А теперь, панове атаманы, предлагаю без шума поднять руки: вы арестованы, дом оцеплен!
Взорвись посреди стола бомба, это, наверно, меньше потрясло бы сидевших в комнате людей, чем слова «специального представителя», произнесенные негромким, спокойным тоном.
Пальцы завязли у Солтыса в бороде. Киршуло, потеряв равновесие, едва не упал на пол. У грузного Палия непроизвольно раскрылся рот. И только Гуляй-Беда, очнувшись, бессмысленно моргал глазами, ничего еще не понимая.
Первым вскочил Гулий, огромного роста усатый мужик в армяке. Сбычась, опрокидывая стулья, он отпрыгнул к стене, ладонь его слепо шарила на поясе, по привычке нащупывая там револьвер, потом скользнула вниз, в карман.
— Руки! — крикнул Алексей, поднимая гранату, и пяткой распахнул дверь в сени.
Напротив Гулия зазвенело стекло, упала сорванная кем-то тяжелая портьера, и в окно просунулось остроносое рыльце «максима». Посыпались стекла и в двух других окнах флигелька. Всюду были чекисты.
В комнату с браунингом в руке вошел Немцов.
— Именем революции, — сказал он, — вы арестованы. Я председатель Одесской губернской чрезвычайной комиссии Немцов!
Не было сделано ни одного выстрела…
Зато вблизи Нерубайского пальбы было достаточно. То, что там произошло, даже не назовешь боем. Ровно в семь часов вечера Дяглов вывел из катакомб вооруженных бандитов. Шли они весело. Вылазка казалась им почти безопасной прогулкой, небольшим развлечением, скрасившим беспросветную, вконец осточертевшую жизнь в катакомбах.
У самой околицы села из придорожных кустов вышел человек в красноармейской форме. Он встал посреди дороги и поднял руку.
Был он невысокого роста. На светлой гимнастерке пылала красная розетка боевого ордена. Расставленные ноги крепко упирались в землю.
И так неожиданно было его появление, так уверенно и бесстрашно поджидал он приближавшихся бандитов, что банда остановилась в тревожном недоумении.
— Кто такой?! — крикнул Дяглов. — Что надо?
Неуместно и странно прозвучал его вопрос, обращенный к одинокому человеку, преградившему путь огромной банде.
— Слушать меня внимательно! — приказал этот человек, не находя нужным даже особенно повышать голос. — Район окружен Красной Армией. Я— военком полка пятьдесят первой Перекопской дивизии — приказываю вам сложить оружие и сдаться! Только это и оставляет вам надежду сохранить жизнь: безоговорочная немедленная сдача…
Резко, точно раскрошилось что-то, хрустнул голос Дяглова:
— Впере-ед!…
И, будто освободившись от наваждения, бандиты ринулись на комиссара.
Военком плашмя упал на землю. Падая, крикнул:
— Огонь!
Из палисадников, из канав, из-за заборов, с дистанции в пятьдесят шагов прямо в лоб банде ударил слитный винтовочный залп. За ним сразу второй и третий…
Одними из первых были убиты шедшие во главе колонны Дяглов и начальник штаба поручик Вокульский: красноармейцы выцеливали их особенно тщательно. И все сразу решилось…
Давно уже утратившие боевые навыки, бандиты, потеряв командование, в несколько минут превратились в дикую, обезумевшую, бестолковую мечущуюся толпу. Даже не помышляя о сопротивлении, они тут же повернули вспять. Но сзади, отрезая дорогу к каменоломне, уже хлестали жестким фланкирующим огнем красноармейские пулеметы. Бандиты бросились в единственном направлении, оставленном им красноармейцами, — в открытую степь. И тогда из-за села выметнулась конная засада. Заработали клинки…
Все было кончено еще до того, как на растревоженную степь опустилась ночь. Белогвардейской заразы больше не существовало в Нерубайских катакомбах.
В этом бою и погиб отважный комсомолец Александр Грошев, веселый харьковский друг Галины Литвиненко.
Во время вылазки он ни на шаг не отходил от Дяглова, чтобы в нужный момент обезглавить бандитское войско. В перестрелке он был убит…
БЕНДЕРСКАЯ АВАНТЮРА
На похоронах Инокентьева Алексей увидел наконец Пашку Синесвитенко. Мальчонка шел за гробом, рябенький, осунувшийся, с прилизанными вихрами, одетый в чистую сатиновую косоворотку. Жены Инокентьева, Веры Фоминичны, не было: ослабла сердцем.
Простой, обитый кумачом гроб чекисты на руках пронесли через весь город.
Шли за гробом чоновцы с винтовками, шли рабочие с заводов «Гама», «Анатра», «Ропита», шли комсомольцы в застиранных рубахах и железнодорожники — бывшие товарищи Инокентьева по работе. Плотной группой держались чекисты. На древках знамен трепетали черные мотыльки траурных бантов, и люди приноравливали шаги к мерным звукам прощального марша, наполнявшего улицы торжественной скорбью:
Скупые суровые речи были сказаны над раскрытой могилой, и чуть в стороне от богатых мраморных памятников старого Преображенского кладбища вырос свежий холм и утонул под зеленой волной венков, с которых струйками стекали алые ленты: «…верному сыну партии…»
Алексей обождал Пашку у кладбищенских ворот. Мальчонка прошел мимо него, не узнавая. Был он какой-то тихий, будто пришибленный, глаза красные. И горячая, пронзительная жалость к этому маленькому горюну, потерявшему за один месяц сразу двух близких людей, уколола Алексея.
— Пашка!…
Пашка обернулся, посмотрел на окликнувшего его высокого незнакомого чекиста.
Потом на лице его, сменяя друг друга, промелькнули удивление, недоверие, радость…
Он шагнул навстречу, спросил неуверенно:
— Дядь Леша?
— Я. Здорово!
Алексей взял мальчонку за плечи, ласково встряхнул, Пашка смотрел круглыми восхищенными глазами. Таким он еще никогда не видел Алексея: новая гимнастерка, тугая наплечная перевязь, галифе, военная фуражка с коротким козырьком, почти у колена в открытой ременной кобуре — низко подвешенный
