удовлетворить его надлежащим образом.
Мой юный французский возлюбленный, Этьен, никогда уже не смог оправиться. Годы спустя я узнала, что он разорвал помолвку и навсегда остался холостяком. Он целиком погрузился в свою живопись и завоевал каких-то ценителей. Несколько моих портретов — в образе белокурой Жозефины — до сих пор находятся в частных европейских коллекциях.
Этьен не смог выбросить меня из своего сердца, и это погубило его. Я не хотела, чтобы жизнь сыграла с Сетом такую же злую шутку. Я хотела, чтобы мы были вместе и были счастливы так долго, как у нас получится. Но если это невозможно, я не хотела, чтобы он, подобно молодому художнику, растратил на меня свою жизнь.
— Я люблю тебя, — прошептала я ему в плечо, сама изумившись, когда эти слова просто выскользнули из меня.
И только тогда поняла, какое придаю им значение.
Он глубоко вдохнул и прижал меня к себе еще крепче, так, что я ощутила, как из него, без всяких объяснений, изливается любовь.
— Я уверена, что совсем тебя не заслуживаю.
— О, моя Фетида, ты заслуживаешь очень многого. — Взяв за плечи, он внимательно смотрел на меня. — И честно говоря… как бы мне ни было больно… я, знаешь, где-то рад, что ты имела такую возможность с Бастьеном.
Я нахмурилась:
— Возможность быть с твоей копией?
— Ну нет. Хотя это странно. Я говорю о возможности плотской любви и, ну да, наслаждения ею. Каждый раз, когда я думаю о том, что ты делаешь, хм, регулярно… Я просто представляю себе, что тебя насилуют снова и снова. И мне это ненавистно. Я просто схожу с ума. Я рад, что ты была с кем-то, тебе небезразличным… пусть даже это был не я. Для разнообразия ты заслуживаешь нормального секса.
— Ты тоже, — сказала я, потрясенная его безудержной самоотверженностью. — И знаешь… если ты когда-то захочешь найти кого-нибудь и просто, ну, переспать с ней ради удовольствия… что ж, почему бы нет. Понимаешь, просто чтобы удовлетворить свою плоть. Я бы не стала возражать.
По крайней мере, мне так казалось. Невольно я вспомнила, как слегка приревновала его, узнав о переписке с Мэдди.
Он серьезно посмотрел на меня:
— Я не занимаюсь сексом, просто чтобы удовлетворить свою плоть. Тут уж ничего не поделаешь. Секс может не быть обязательной частью любви, но он является выражением любви. Или хотя бы с тем, кто тебе небезразличен.
Этот ответ меня не удивил. Зато кое о чем напомнил:
— Эй, у меня же есть кое-что для тебя.
Несмотря на все наши трудности, я все же выбрала из сделанных Бастьеном фотографий двадцать лучших и на этой неделе отдала Хью их напечатать. До настоящей минуты я не знала, получу ли возможность вручить их Сету. Они лежали в спальне, перевязанные розовой ленточкой.
— Твой подарок на день рождения.
И я протянула ему фотографии.
— Подожди, — сказал он, открыл сумку, в которой носил свой ноутбук, и вытащил несколько листов бумаги.
Я отдала ему фотографии. Не говоря ни слова, мы сели и стали разглядывать каждый свое. На мгновение мне почудилось, что он все-таки решил показать мне свою рукопись. Но, прочитав несколько строк, я поняла, что это адресовано мне. Это было письмо, которое он недавно обещал написать. Детальное изложение всего того, что он желал для нас.
Читая письмо, я забыла обо всем на свете. Написанное было самим совершенством. Местами просто поэзия. Изумительная ода моей красоте, моему телу и моей душе. Следующие страницы были беззастенчиво откровенны. Возбуждающи и предельно эротичны. По сравнению с ними лифт О'Нейла и Дженевьевы выглядел спальней в детском саду. Я почувствовала, как кровь прилила к щекам.
Закончив, я взглянула на него, затаив дыхание. Он наблюдал за мной, уже посмотрев фотографии.
— Беру свои слова обратно, — сказал он, поднимая один снимок.
Там я, обнаженная, сидела на стуле, поджав ноги. Мои ступни лениво свешивались, так что был виден каждый покрытый розовым лаком ноготок. На коленях у меня лежала книга Сета в жестком переплете.
— Возможно, секс — все-таки необходимая часть любви.
Я опустила глаза на его манифест:
— Да. Вполне возможно.
Мы замерли на мгновение, а потом одновременно расхохотались. Он потер глаза.
— Фетида, — устало произнес он, — что же нам с нами делать?
— Не знаю. Все только хуже от этих фотографий?
— Нет. Они чудесны. Спасибо. Отличный способ обладать тобой… даже если невозможно получить оригинал.
У меня в голове медленно созревала идея. На картинки просто смотрят. Смотреть безопасно. Так необязательно же смотреть на двухмерное изображение.
— Может… может, ты получишь и оригинал. Он недоуменно посмотрел на меня, и я торопливо уточнила:
— Бесконтактным способом. Пойдем-ка.
— Рискованное предприятие, — сказал он, когда я проводила его в спальню.
Закат наполнил комнату меланхолическим светом.
— Садись сюда.
Я направилась в противоположный угол, надеясь, что расстояние будет достаточным.
— Что ты… ох, — проглотил он окончание фразы. — Ох.
Мои ладони медленно скользили от бедер к грудям и верхней пуговице блузки. Не торопясь, я расстегнула ее. Затем точно так же перешла к следующей. И следующей. Потом я распустила волосы, и они беспорядочно упали на плечи.
Главное в стриптизе — отбросить всякую застенчивость. И еще, как мне казалось, при раздевании важна неспешность. Надо признаться, что представление перед Сетом, которого я любила, привело меня в область, совершенно неизвестную. Во мне бурлило волнение, но я и виду не подавала. Я была на сцене и делала шаг за шагом со сладострастной уверенностью, то наблюдая за своими руками, то ловя его взгляд. Это было частью моего подарка. Ему, несомненно, нравилось рассматривать мое тело, пусть даже пока он казался оцепеневшим, с широко раскрытыми глазами и непроницаемым лицом.
Наконец блузка упала на пол, а следом за ней и юбка. Хотя до этого я была с голыми ногами, но пока мы шли в спальню, украдкой воплотила себе чулки, доходящие до середины бедер. Оставшись только в них и атласных лифчике и трусиках вишневого цвета, я томно поглаживала свое тело, обольстительно поигрывая бретельками.
Настала очередь чулок. Я скатывала их изящными движениями, скользя ладонями по коже. Оставшись почти ни в чем, я подушечками пальцев смаковала блестящий атлас лифчика и трусиков. Наконец я скинула и их, оставшись полностью обнаженной и ощущая неожиданный для себя жар в чреслах. Я возбудилась сама не меньше, чем возбудила Сета.
Чуть задержавшись, словно внимая аплодисментам публики, я направилась на другую сторону спальни.
— Нет, — прохрипел он заплетающимся языком.
Его побелевшие пальцы вцепились в ручки кресла.
— Тебе лучше слишком не приближаться.
Я остановилась, посмеиваясь:
— Ты не казался мне агрессивной натурой, Мортенсен.
— Да, это впервые.
— Так тебе понравилось?
