Майклом шли рядом и, слава тебе господи, всю дорогу разговаривали; он не вышагивал с каменным лицом, храня это их жуткое молчание, что, по-видимому, было обычным способом обращения с заключенными.
— Что такое «разбирательство»? Суд?
— Нет-нет, суд так быстро не происходит. Будут решать, передавать ли твое дело в суд.
— Не понимаю, к чему еще и это. По мне, пустая трата времени, — заметила я.
После камеры было необыкновенно приятно вдыхать свежий, влажный воздух.
— Будет потрачено впустую гораздо больше времени, если ты предстанешь перед судом, а там выяснится, что дела как такового нет. Сейчас будут представлены имеющиеся доказательства, и судья — ну или кто-то, выступающий в роли судьи, — решит, есть ли основания передавать твое дело в суд. Это как бы предварительное разбирательство, а выносит окончательный вердикт и назначает наказание суд.
— Почему так долго пришлось ждать этого их разбирательства? Я целый день проторчала в камере!
Он засмеялся, но отнюдь не весело.
— Это еще быстро, Роза. Очень быстро. Иные ждут дни или даже недели, и все это время подозреваемый находится за решеткой.
— В таком случае почему они так торопятся?
— Не знаю. Уже почти лет сто не убивали ни одного монарха. Люди в панике, и Совет хочет как можно скорее восстановить порядок. У них уже есть грандиозные планы относительно похорон королевы — это будет настоящий спектакль, направленный на то, чтобы отвлечь внимание общественности. Это разбирательство — тоже попытка восстановить порядок.
— Что? Каким это образом?
— Чем скорее убийцу найдут и осудят, тем скорее к обществу вернется ощущение безопасности. Они так уверены в твоей виновности, что торопятся провернуть все это как можно быстрее. Они хотят, чтобы ты оказалась виновна. Считают, что если похоронят ее, уже зная убийцу, то люди смогут спать спокойно, пока они выбирают нового монарха.
— Но я не…
Я оборвала себя. Какой смысл отрицать?
Впереди уже вырисовывалось здание суда. Когда я была здесь в связи с процессом по делу Виктора, оно казалось отталкивающим и даже угрожающим, но причиной тому была боязнь воспоминаний, которые Виктор пробуждал во мне. Сейчас… сейчас на кону стояло мое будущее. И даже более того. Моройский мир наблюдает, ждет и надеется, что я — убийца, от которого безопаснее избавиться раз и навсегда.
— Как думаешь, — нервничая, спросила я Майкла, — мое дело передадут в суд?
Он не отвечал. Один из стражей распахнул перед нами дверь.
— Майкл! Неужели меня действительно будут судить за убийство? — настойчиво повторила я.
— Да, — сочувственно ответил он. — Я практически уверен в этом.
Двадцать семь
Вступая в зал суда, я переживала один из самых сюрреалистических моментов своей жизни — и не только потому, что обвиняемой была я сама. Просто мне все время вспоминался суд над Виктором, и мысль, что сейчас я окажусь на его месте, казалась слишком странной, почти непостижимой.
Когда человека вводят в зал суда под усиленной охраной, все взгляды — и, поверьте, туда набилось множество людей — естественным образом обращаются на него, поэтому я постаралась не выглядеть пристыженной или смущенной. Шла уверенно, с высоко поднятой головой. И снова на меня что-то нашло: перед моим внутренним взором возник образ Виктора. Он тоже входил сюда с вызывающим видом, и тогда это потрясло меня — что человек, совершивший подобное преступление, может так себя вести. Неужели все эти люди то же самое думают обо мне?
На возвышении в передней части зала сидела незнакомая мне женщина. У мороев принято в случае необходимости назначать какого-нибудь юриста на должность судьи — для проведения разбирательства и тому подобного. На самом суде — по крайней мере, в таком серьезном деле, как дело Виктора, — председательствовала королева. Именно она выносила окончательный вердикт. Сейчас решение о том, передавать ли мое дело в суд, будут принимать члены Совета.
Меня провели к передним рядам, за барьер, отделяющий ключевых игроков от аудитории, и дали понять, чтобы я села рядом с мороем средних лет в очень официальном и одновременно очень модном черном костюме. В светлых волосах поблескивали редкие серебряные пряди, и выглядел он весьма внушительно. Я предположила, что это Дамон Тарус, мой адвокат, но он не сказал мне ни слова.
Майкл тоже сел рядом, и я порадовалась, что на роль приставленного непосредственно ко мне охранника избрали именно его. Оглянувшись, я увидела Даниэллу и Натана Ивашковых, сидящих среди других высокопоставленных мороев. Адриан, однако, устроился не со своей семьей, а гораздо дальше, с Лиссой, Кристианом и Эдди. Лица моих друзей были исполнены тревоги.
Судья — пожилая, седовласая моройка, которая, однако, выглядела так, словно все еще могла и сама надрать кому нужно задницу, — потребовала внимания, и я снова повернулась лицом вперед. В зал входили члены Совета, и она одно за другим объявляла их имена. Для них были подготовлены два ряда скамей, по шесть в каждом, и тринадцатая позади, возвышающаяся над остальными. Конечно, занятыми оказались лишь одиннадцать мест, и я постаралась не заводиться — ведь Лисса определенно должна была сесть на двенадцатое.
Когда члены Совета устроились, судья повернулась лицом к нам и заговорила громким, звучным голосом, разнесшимся по всему залу.
— Приступаем к слушанию, в процессе которого предстоит решить, достаточно ли доказательств для…
Суматоха у двери заставила ее смолкнуть; зрители вытягивали шеи, силясь разглядеть, что происходит.
— В чем дело? — требовательно спросила судья. Один из охранников приоткрыл дверь, просунул в нее голову, поговорил с кем-то, стоящим в коридоре, и вернулся в зал.
— Прибыл адвокат обвиняемой, ваша честь.
Судья посмотрела на Дамона, потом на меня и обратила недовольный взгляд на охранника.
— У нее уже есть адвокат.
У стража сделался комично беспомощный вид. Если бы за дверью находился стригой, он знал бы, что делать, а как поступить в случае такого необычного нарушения протокола? Судья вздохнула.
— Хорошо. Кто бы это ни был, пусть войдет. Нужно уладить это дело.
В зал вошел Эйб.
— О господи! — вырвалось у меня.
И тем самым я тоже нарушила протокол, но до этого никому не было дела — жужжание голосов тут же наполнило зал. По крайней мере, половина зрителей пришли в ужас, поскольку знали, кто такой Эйб и какая у него репутация. Вторая половина, похоже, была просто ошеломлена его появлением.
На нем красовался серый кашемировый костюм, заметно светлее, чем мрачный черный костюм Дамона. Из-под него выглядывала рубашка, такая ослепительно белая, что, казалось, она светится — в особенности по контрасту с темно-красным шелковым галстуком. Мелькали и другие аксессуары красного цвета — торчащий из кармана платок, рубиновые запонки. Естественно, костюм был дорогой и прекрасно скроен — не хуже, чем у Дамона. Однако Эйб не выглядел так, словно носит траур. Он даже не походил на человека, пришедшего в суд, — скорее можно было подумать, что он просто заглянул сюда по пути на вечеринку. И конечно, аккуратно подстриженная черная бородка никуда не делась, а в ушах, как обычно, блестели золотые серьги в виде колец.
Он направился к судье; та успокоила зал, вскинув руку.
— Ибрагим Мазур, — констатировала она, покачивая головой; в ее голосе отчетливо слышались удивление и осуждение. — Это несколько… неожиданно.
Эйб отвесил ей почтительный поклон.
