хочешь жить по-человечески — будь сам человеком. Дисциплина, вежливость, предупредительность. С пенсионерами там или с ветеранами заводиться — упаси тебя бог. Улыбайся. Грузчики — на подбор. Ханыг я всех отвадил.
— А этот футболист? — спросила Марина.
— А что футболист? — дядя Сережа сам широко улыбнулся. — Мне этот Значков пользу приносит. Во-первых, имя, во-вторых, мы его воспитываем, не даем пропасть человеку. А в-третьих, я никому его в обиду не даю, для себя держу. На любом собрании могу всыпать ему по первое число со всей принципиальностью. И для самокритики он человек незаменимый. Не может быть, чтобы все было в порядке. Вот у нас есть Значков. Допускает. И прогулы бывают. Есть недостатки. Так что он полезный человек. А больше никому не позволяю. Вот мы сборку мебели на дому наладили — снова без всяких-яких. Дал хозяин — скажи спасибо, а чтобы требовать или про цену заранее уговариваться — за это выгоняю сразу и беспощадно. Это у меня все знают. Потому что на мелочевке как раз и горят. На пустяках.
“Ну да, — подумал Игорь. — Много бы мы заработали, если бы не уговаривались про ремонт, а брали что дадут. Хотя у него совсем другое дело — не от фирмы, а мы от себя”.
— Конечно, одной строгостью не возьмешь — народ разбежится, — вещал Сергей Палыч. — Людям нужен интерес. Тогда с человека можно спросить. У меня поставлено просто. Раз в квартал каждый человек в секции может толкнуть гарнитур. Своим, кому надо, или на сторону. Но тихо. Человек знает — это его дело и его ответственность, я тут ни при чем. А раз человек свой интерес имеет, он держится, старается. И вот полгода назад прошел слушок, что меня по итогам пятилетки к ордену собираются представить. “Знак Почета”. В нашей отрасли это крайне редкое дело, и все бы проскочило, если бы не эти двое. Смольский — тот у нас новый, полтора года только и работает, кто-то его засунул к нам, а кто — не могу понять. А Танеев — старый кадр. Сколько я ему добра сделал! Недаром говорят: ни одно доброе дело не остается безнаказанным…
Игорь подумал, что эту фразу надо бы запомнить — пригодится.
— Как они сговорились, я так и не понял, но пришли к начальству, говорят: если Малыхина представите — во все инстанции писать будем. Там, конечно, заволновались — кому охота под комиссию лезть? Передали мне: так и так, мы бы всей душой, но вот такое дело… А еще шумок по секциям прошел… Что делать? Добиваться? Смешно. Хоть и обидно очень, но орден уже так и так мимо пролетел. Надо вариант искать. И поехал я прямо к управляющему. Тот меня принял сразу же, без слова. А я ему напрямую: Анатолий Евтихиевич, спасибо вам большое, знаю ваше отношение, буду и дальше стараться, как только могу. А от этой идеи, говорю, давайте откажемся. Не за ордена работаем. Вот тан и сказал. Самому жутко обидно, но держусь, веду речь дальше. Конечно, правительственная награда — огромное дело, каждому лестно, особенно в нашей профессии. Такая моральная оценка. Но только эти два склочника — они ведь не одно мое доброе имя, они ведь весь коллектив замарают. Не знаю, чем они руководствуются, а для меня главное — интересы дела. Вот в интересах дела, говорю, давайте откажемся от этой идеи, и спасибо вам огромное еще раз.
Он все молчал, ни разу не перебил меня. Потом сказал одну только фразу: “Еще раз ценю вашу деликатность и скромность”.
И все. И понял я, что выиграл. Обидно было до слез. В нашем деле орден — бесценная штука, а я его из-за тех двоих лишился, просмотрел мерзавцев. Но рассказали мне на следующий день: только я ушел, он завкадрами к себе, замов обоих к себе, личные дела Тапеева и Смольского — на стол. И был у них разговор часа полтора. Так что этим двоим он уже не ордена будет давать — эт точно! Да и сам я не мальчик, найду случай — сосчитаемся…
Дядя Сережа улыбнулся покойно и грозно. Игорь слушал его внимательно, одновременно думая о своем. Степа, конечно, стал проблемой. Проблемой, нечего тут дурочку валять, само по себе ничего не образуется, надо смотреть трезво. И Аркадий мог слышать, наверное, слышал все. Если не понял — хорошо, а если что-то понял? С Аркадием, конечно, особенных вопросов нет, он на хорошем крючке сидит. А вот сумасшедший Степа — другое дело. Степа, вот кто представлял теперь единственную опасность. А рассказ Сергея Палыча Игорь понял правильно — такое чужим не говорят, об этом рассказывают только самым близким, своим, родным. Без утайки, в надежде на полное понимание. Вот так и надо ценить отношение.
Понемногу стали собираться. Тетя Агата звала ночевать, но Марина отказалась, а дядя Сережа еще и шуточку подпустил.
Тетя Агата зарумянилась — все еще была пьяненькая:
— Да ну тебя, дочку бы постеснялся.
— Ничего, она уже знает, что ее не в капусте нашли. — Сергей Палыч притянул к себе Машку, обнял:
— А что это за Толик такой? Откуда взялся? Где твой Вадим?
— Ну, пап, — недовольно поморщилась Машка. — Толик с третьего курса. А Вадим как Вадим.
— Вот это уже ясно, — засмеялся отец. — Толя с третьего курса. Это много о нем говорит. А родители кто?
— Не знаю. — Машка вывернулась из-под руки и ушла с веранды.
Тетя Агата вручила Марине и Игорю две огромные сумки — собрала то, что осталось от пиршества. Много было всего. Игорь хотел было возмутиться, но Сергей Палыч урезонил его в один момент:
— На бедность нам хочешь подкинуть? А то ведь погибнем с голоду! Ты б лучше подумал — куда вот сейчас с таким грузом? Надо машину покупать.
И Марина точно вошла в разговор:
— Дядь Сережа, мы как раз хотели…
— Сколько? — остановил ее вопросом Сергей Палыч.
— Штуки две, — солидно ответил Игорь. — На пару месяцев.
— Нет разговора. Отдашь когда сможешь. Две-то хватит?
— Должно.
Хотя Игорь и не ждал отказа, все равно было приятно, что дядя Сережа отозвался на просьбу так сердечно. А знал бы он, что Игорь и сам может одолжить — и не две—три тысячи… А может, и знал? Все ведь сечет мужик…
И, словно подтверждая мысли Игоря, дядя Сережа с понимающей улыбкой хлопнул его по ладони, одновременно и прощаясь и давая понять: заметано дело, все в порядке — есть, было и будет.
— Звякнешь мне на работу, как понадобятся. Я буду держать наготове.
Сумки и впрямь оказались тяжеленными, а такси на этот раз не было долго. Игорь с Мариной минут двадцать стояли на пустой поздней дачной улице. Усталая Марина привалилась к плечу мужа, и он с удовольствием ощущал податливое, родное тепло.
— Степа меня сильно тревожит, — сказал Игорь.
— Потом, Гошенька… На трезвую голову, — остановила его жена.
3
Воскресенье Валерий Чумаков заранее объявил днем радости. Наивному человеку показалось бы, что в день радости не нужно делать ничего неприятного, и, конечно же, он бы ошибся. В день радости можно делать все, только относиться к своим занятиям надо просто и весело. Так научил Чу макова доктор Леви, который написал целую книжку об аутотренинге. Книжку эту подарила Валерию Танечка, и вот уже второй месяц Чумаков пытался воспитывать себя по правилам науки.
В воскресенье доктору Леви предстояло тяжкое испытание. Больше всего на свете Чумаков не любил ходить на базар. Но мать давно уже просила купить смородину и вишню для варенья на зиму. По книжке Леви — чем неприятнее занятие, тем убедительнее должна быть установка на радость от него. Аргументы Чумаков сыскал для себя железные. Он был сладкоежкой и на базар отправился под лозунгом: как хорошо пить чай с вареньем в долгие зимние вечера! С этим лозунгом целый час таскался по раскаленному базару, пробуя смородину и сминая пальцами вишню — следовало покупать спелую, но твердую.
