стервятник, кружась над полянкой, продолжал поливать приземлившийся самолёт, экипаж Андреева на руках перенёс всех раненых в лесную чащу.
Неожиданно вынырнувший из-за леса краснозвёздный истребитель с ходу сбил немецкого хищника. «Мессершмитт», охваченный огнём, рухнул в лес; раздался взрыв — и чёрный столб дыма поднялся к небу…
Стараясь не упустить ни одного слова, слушали мы рассказ Дмитрия Степановича Гончаренка. Каждый хотел запомнить мельчайшие детали боевых эпизодов. Ведь всё это могло впоследствии нам пригодиться — каждый из нас может попасть в такой переплёт.
Много рассказывал начальник политотдела и о полётах в блокированные Ленинград, Севастополь, Одессу. Особенно велики были воздушно-транспортные операции по трассе Москва — Ленинград. За несколько месяцев блокады 1941 года было выполнено свыше трёх тысяч вылетов в Ленинград. В осаждённый город-герой по воздуху доставили пять тысяч тонн продовольствия, полторы тысячи тонн различного вооружения и боеприпасов, сто двадцать восемь тонн почты, триста двенадцать тонн консервированной крови в госпитали для спасения жизни раненым бойцам Ленинградского фронта.
За это же время обратными рейсами из Ленинграда вывезли свыше пятидесяти тысяч изнурённых голодом ленинградцев и около девяти тысяч тяжелораненых.
Рассказал нам Гончаренок и о том, как по заданию Центрального штаба партизанского движения наши транспортные самолёты уже совершили тысячи боевых вылетов в расположение партизанских отрядов Ковпака, Федорова, Козлова, Сабурова, Мельникова и других. Многомоторные тяжёлые самолёты не только сбрасывали на парашютах всё, чего не хватало партизанам, но и совершали рискованные посадки на лесных полянах, на ледовых аэродромах, на кочках болот. Разгрузившись, они принимали на борт раненых, больных, детей.
Рассказ Гончаренка вдохновил каждого из нас. Хотелось поскорее лететь на трудное и рискованное задание.
Но нас, молодых пилотов, прибыло много, а экипажей да и машин на всех ещё не хватало. Поэтому командование многих пилотов отправило пока в подсобное хозяйство, помогать убирать овощи. Дело это было, конечно, нужное, но… картофель, морковь, свёкла! А товарищи в это время летают, воюют!..
Наконец меня зачислили запасным пилотом в экипаж командира корабля Княжко. Основным вторым пилотом там был Тараненко, налетавший уже не одну сотню часов, правда пока в лёгкой, одномоторной авиации.
Экипаж Княжко занят был снабжением партизанских отрядов, действовавших в то время в районе Миллерова и Ростова. Прощай, картошка! Теперь мы с Тараненко летали вторыми пилотами поочерёдно. Полёты были только ночные. Один из нас находился на борту корабля. Другой же, оставаясь на командном пункте, ко времени возвращения самолёта на базу ракетами указывал ему место, где следовало приземляться.
Но радость моя была преждевременна. Вскоре Княжко под разными предлогами стал всё чаще брать с собой Тараненко, а меня оставлять стартёром на базе. Обидно, однако поведение Княжко было понятно. Хоть я в полёте добросовестно выполнял все его распоряжения, мне ещё нужно было учиться и учиться. Ведь весь мой боевой опыт в то время равнялся нулю! Совсем иное дело — Тараненко: тот не раз самостоятельно летал в тыл врага и, в случае чего, мог оказаться надёжным помощником своему командиру, особенно в ориентировке.
Я был очень расстроен тем, что снова оказался «спешенным». Но скоро мне повезло. Да ещё как! Я попал в экипаж к самому Тарану!
Лётчик Григорий Таран
Григорий Алексеевич Таран уже в то время был среди лётчиков личностью почти легендарной. Он выделялся каким-то особенным, только ему свойственным обаянием. Уже тогда прославившийся многими боевыми подвигами, он был чужд всякого зазнайства. Скромный и простой в обращении со всеми, а с нами, новичками, в особенности, он охотно делился своим опытом, никогда и никому не отказывал в помощи или совете.
Таран был непревзойдённым мастером пилотирования тяжёлых транспортных машин. И если в военной авиации привилась поговорка: «Летать, как Чкалов!», то у нас, в гражданской, часто можно было услышать: «Летать, как Таран!»
Свою практическую летную деятельность Таран начал в очень трудных условиях — в высокогорных районах Средней Азии. Ему приходилось летать по трассам, пересекающим высокие хребты, петляющим между горными отрогами. Он не только перевозил пассажиров, почту, медикаменты и всякие другие грузы, но одновременно и прокладывал новые воздушные пути, появлялся там, где до него никто из авиаторов не бывал, находил с воздуха в горах и долинах подходящие площадки, садился на них и снова взлетал. А по его стопам шли уже другие, и новая линия входила в регулярную эксплуатацию.
В борьбе с трудностями на неизведанных высокогорных трассах оттачивалось и совершенствовалось лётное мастерство Тарана, закалялась его воля. К началу войны Таран великолепно владел техникой пилотирования тяжёлых транспортных машин многих типов.
Впервые я увидел Тарана на теоретических занятиях. Нас знакомили с материальной частью самолётов и моторов, на которых нам предстояло летать, с особенностями электрооборудования, а также с тем, как вести навигационные расчёты в полёте. Здесь же бывалые фронтовые лётчики на конкретных примерах обучали нас тактике полётов в тыл врага: как преодолевать его противовоздушную оборону, как вести себя в случае встречи с вражескими истребителями.
Рядом со мной на занятиях сидел новичок, вроде меня, молодой пилот Дмитрий Сергеевич Езерский, жизнерадостный блондин, неугомонный шутник и остряк. Но, когда занятия проводил Таран, даже мой сосед Езерский забывал о своих шутках. Каждый рассказ Григория Алексеевича был не только занимателен, но и поучителен: многое из того, что услышали мы от него в часы занятий, нам впоследствии удалось применить на практике.
Как-то раз после очередной беседы Таран оглядел свою небольшую аудиторию.
— Как ваша фамилия? — обратился он к моему соседу.
— Старший лейтенант Езерский! — отчеканил, вскочив с места и вытянувшись, мой друг Дима.
Таран придавал большое значение дисциплине. С удовлетворением окинув взглядом подтянутую фигуру и отметив хорошую строевую выправку своего собеседника, он распорядился:
— Так вот, старший лейтенант Езерский… готовьтесь к ночному полёту за линию фронта! Хочу проверить, как вы усвоили мои советы и рекомендации, как сумеете использовать их в боевой обстановке.
Они вылетели в тот же день, в сумерках, к партизанам, действующим в глубине брянских лесов. Мы все завидовали в душе Езерскому и с нетерпением ожидали его возвращения с задания. «Ну и повезло же Диме!» — думалось каждому из нас.
— Линию фронта мы пролетели на большой высоте, — рассказывал нам позже Езерский, — потом сразу пошли на резкое снижение. Ещё перед вылетом Таран рекомендовал мне с помощью штурмана изучить как следует предстоящий маршрут, наметить характерные ориентиры. Но на первых порах, сколько я ни вглядывался вниз, под крыло, глаза мои к темноте ещё не привыкли — я ничего не различал, кроме безграничной чёрной бездны. Лишь когда мы опустились совсем низко, в поле моего зрения замелькали перелески, овраги, кустарники, околицы деревни.
По словам Езерского, на цель они вышли без всяких затруднений: точно, по расчёту времени, прямо по курсу появились долгожданные сигнальные костры партизанского лагеря. Была уже отдана команда приготовиться к сбросу: штурман, механик и радист подтянули к дверям стокилограммовые тюки. Тут Таран резким движением штурвала от себя направил самолёт книзу. Езерский опешил.
— Товарищ командир! — воскликнул он испуганно. — Что случилось?
Не знал Езерский, что в момент выброса грузовых мешков из кабины необходимо наклонить самолёт носом вниз так, чтобы его хвост был приподнят вверх, а линия движения самолёта представляла наклонную
