картина: леса да болота, болота да леса и редко разбросанные между ними маленькие, будто притаившиеся деревушки. Посоветовавшись со штурманом, решаю проверить себя ещё раз: у нас есть резервный ориентир — озеро, к югу от цели. Его-то мы уж никак не пропустим, если только вообще не сбились с маршрута.
Разворачиваемся по направлению к югу. Все в порядке: десйть минут полета — сорок километров расстояния, — и вот оно, озеро. Отблеск его отчетливо виден на фоне чёрного леса. Ложимся на обратный курс, снова летим десять минут, находим расчётное место и начинаем закладывать один вираж за другим: ошибки здесь быть не может! Вот наконец и костры: раз, два, три, четыре, пять — всё, как было условлено.
Даю команду:
— Приготовиться к сбросу!
В кабине темно, как в погребе. Натыкаясь друг на друга, штурман, механик и радист подтаскивают ближе к двери стокилограммовые тюки. Вдруг у меня за спиной раздаётся истошный крик:
— Ты что, очумел? Пусти!.. Нашёл время для шуток!
Второй пилот вскакивает и бежит в кабину выяснить, что случилось. С тревогой оглядываюсь на него, вижу — идёт, смеется. Узнав, в чём дело, я и сам не могу удержаться от смеха, несмотря на всю серьезность положения.
Оказывается, когда при первом заходе на цель стали сбрасывать мешки с обмундированием для партизан, радиста в темноте сбили с ног. Он упал, провалился между мешками и запутался в них. Бортмеханик на ощупь нашёл сапог и стал тянуть его к себе — ему показалось, что лопнул мешок с сапогами. Что делать? Конечно, надо сбросить сапог вниз, рассветёт — партизаны найдут. Вот и потащил бортмеханик радиста за ногу сбрасывать за борт, а тот испугался и заорал благим матом.
Делаем второй заход на цель, нажимаю сигнальную кнопку, слышу за спиной команду:
— Раз, два, отправили!
Я отчётливо представляю себе, что происходит. Мешки летят за борт: срабатывает автоматическое устройство, освобождённые от чехлов парашюты раскрываются, и груз, покачиваясь под белым куполом, плавно опускается туда, где его ждут с нетерпением. После того как груз сброшен, экипаж втягивает обратно в кабину фалы с прикреплёнными к ним парашютными чехлами и закрывает дверь.
Операция сброса подходила к концу. На борту оставалось ещё несколько мешков и радиостанции, как вдруг стрелок докладывает, что над нами появился фашистский истребитель с включёнными бортовыми огнями. Значит, обнаружили! Нужно маневрировать и уходить подобру-поздорову. А как же оставшиеся мешки и радиостанции? Нет, задание должно быть выполнено до конца!
Даю продолжительный сигнал — сбрасывать, сбрасывать всё с последнего захода. Посылаю второго пилота в кабину на помощь, а сам остаюсь один крутить штурвал. Вижу пунктир огней. Это пулемётная очередь — гитлеровский стервятник бьёт по нас. Слышу за спиной стрельбу — это огрызнулся наш стрелок; молодец, не растерялся!
А ребята действуют вовсю: мешок за мешком летит за борт.
Жмусь к земле, стараясь уйти от неприятельских пуль, от фашистского лётчика; он на истребителе не осмелится летать над самыми макушками деревьев, как делаю это я, — побоится врезаться в землю. Трассирующих огоньков больше нет, значит, и в самом деле мы ушли от преследования. Опасность миновала!..
В кабину возвращается второй пилот. Струйки пота стекают у него по лицу; сейчас он уже не смеётся, напротив, он бледен, губы дрожат.
— Что ещё случилось? — спрашиваю его.
Пилот не может выговорить ни слова. Наконец с трудом произносит:
— Механика нашего… Яши Петрова… нет в самолёте…
Я не поверил своим собственным ушам:
— То есть как это нет механика? Где же он?
— Выпал за борт вместе с мешками!
Я обомлел. Затем лихорадочно пытаюсь что-нибудь придумать. «Может быть, он ещё не свалился?.. Может быть, его можно спасти?» — проносится у меня в голове.
Отдаю штурвал второму пилоту. Подсвечивая себе путь карманным фонариком, направляюсь в грузовую кабину. Первое, что бросается мне в глаза, — это наша пропажа: бортмеханик Яша Петров лежит, распластавшись на полу. Бросаюсь к нему, начинаю тормошить.
Но радист с силой хватает меня за локоть, предупреждающе кричит:
— Командир, не троньте его!
— Что с ним? — недоумеваю я. — Жив он?
— Живой. Спит, и всё!
Спит!.. Это уж совсем непонятно. Но тут всё разъясняется. Радист рассказывает, что одна из фал грузового парашюта захлестнула Яшу под колено, а тюк увлёк его за борт. Едва успев крикнуть, Яша камнем полетел в ночь. Глянув в раскрытую дверь, штурман остолбенел — механик болтался под самолётом, упираясь локтями в дверной проем. Штурман с радистом уцепились за фалы и тянули их к себе, пока не подняли Яшу к борту машины. Затем схватили его за руки и благополучно втащили обратно в кабину.
Бортмеханик был невменяем, он озирался по сторонам и, ероша свою заиндевевшую шевелюру, всё время повторял:
— А где же моя шапка?
Шапки не оказалось — она отправилась в Пинские болота, а Яша тут же рухнул на пол и уснул.
У меня отлегло от сердца: Петров — парень здоровый, его железный организм, конечно, легко оправится от пережитого.
— Ладно, пусть спит, — сказал я радисту, — обойдёмся пока без механика.
Вспомнилась при этом юность, как я мечтал попасть на флот, начитавшись морских рассказов, особенно Станюковича. Во времена парусного флота матросы, прежде всего марсовые, которым по долгу службы приходилось лазать по вантам, частенько падали с кораблей в воду, и тогда раздавалась тревожная команда: «Человек за бортом!»
Но, чтобы подобная команда прозвучала на воздушном корабле, этого, пожалуй, ещё не бывало.
Отоспавшись, Яша пришел в себя. На наш вопрос, как он чувствует себя, помнит ли, что летел за борт, он сказал:
— Смутно всё помню… Чувствую себя хорошо… Вот только под коленом немного ноет, а так — всё в полном порядке!
Происшествие с Яшей Петровым всплыло в моей памяти много лет спустя. Весной 1949 года я должен был лететь за границу, доставить группу советских делегатов на Всемирный конгресс сторонников мира. На подмосковном аэродроме собрались провожающие. Особенно много народу пришло пожелать счастливого пути коренастому черноусому пассажиру. Я всегда интересуюсь своими пассажирами, а тут меня и вовсе разобрало любопытство: в этом неизвестном мне человеке чувствовалась большая душевная сила.
Курс наш лежал на Прагу. Мы летели уже над Белоруссией, приближаясь к Пинским болотам. Я внимательно вглядывался в землю, находя хорошо знакомые места. Сколько было совершено сюда ночных полётов к партизанам, сколько опасных боевых эпизодов пришлось пережить мне и моим товарищам над этими лесами, сколько раз приходилось здесь глядеть в глаза смерти!..
Мои воспоминания были прерваны самым неожиданным образом: приоткрыв дверь в пилотскую кабину, у меня за спиной остановился черноусый незнакомец.
— Разрешите войти? — услышал я голос.
Обычно не полагается никого из посторонних впускать в кабину пилота, но на этот раз я отступил от правил.
— Чем могу быть полезен? — спросил я вошедшего.
— Я хотел, — ответил незнакомец, — на минуту воспользоваться вашим планшетом: ещё раз взглянуть на знакомые пути-дороги, немало походил я по немецким тылам во время оккупации. Ведь это Пинские болота, если не ошибаюсь?
Я кивнул головой, затем передал управление второму пилоту и вместе с незнакомцем прошёл в
