Верно, какой-то пилот из новеньких…»
— Ясно задание? — прервал мои размышления Семенков.
— Ясно! — дружно в один голос ответили мы.
Выслушав распоряжение, пилоты и штурманы экипажей собрались уточнить предстоящий маршрут.
Можно представить, какова была моя радость, когда я встретил здесь… своего старого тамбовского друга Володю! Так вот о каком Павлове шла речь в приказе!..
Я бросился к нему:
— Володя, откуда, какими судьбами?
Мы обнялись. Я рассказал ему о новом задании, сообщив, что он назначен ко мне в экипаж. Володя был очень рад этому назначению.
Вот мы и в Красноярске. Шла зима сорок четвёртого года. Буйные февральские ветры перемешали снежные наносы, свистела не умолкая за окном пурга. Мы расположились в гостинице. Моя и Павлова койки стояли рядом, как в давние- давние школьные годы.
— Помнишь, Володя, — спрашивал я, — как ты хотел удрать из школы, чтобы стать истребителем?
— Было такое дело, — сказал Павлов смущённо.
— Ну, а сейчас как твоё настроение?
Володя рассказал, как он жил.
— Два года подряд просился я на фронт, и всё не пускали. Сижу изо дня в день вторым пилотом, как истукан, и покручиваю баранку штурвала. Утюжу воздух по маршруту Аляска — Якутск — Красноярск, перегоняю самолёты…
— Что ж, и это полезное дело, — заметил я.
— Полезное да надоедливое, — возразил Павлов. — В общем, лопнуло-таки моё терпение. Пошёл я к начальнику по перегонке, Илье Павловичу Мазуруку, и говорю ему: «Где же ваши обещания? Сколько мне тут у вас коптеть вторым пилотом? Я ведь так, чего доброго, и присохну к правому сиденью». Мазурук подумал, подумал да и отправил меня в отдел кадров, в Москву. Иначе я не попал бы к вам в часть…
Мы своим экипажем облетали вновь полученные машины над Красноярским аэродромом, проверили состояние материальной части, распределили экипажи по самолётам и вылетели в Москву.
Чувствуя страстное желание Павлова лететь самостоятельно, я уступил ему своё командирское сиденье, а сам сел рядом, справа. Легко было заметить, что Володя успел прекрасно овладеть техникой пилотирования новых машин.
— Для кого эта машина новая, — говорил мне Павлов, — а для кого нет. Я на «С-47» уже часов шестьсот налетал, если не больше.
В пути он дал мне точный перевод всех надписей на приборах, разъяснил работу радиокомпаса и рассказал о некоторых особенностях новой машины.
На базе аэродромные рабочие приводили новые машины в порядок: закрашивали белый круг со звездой, выводя на его месте пятиконечную звезду — опознавательный знак авиации Советского Союза.
Докладывая Тарану, как проходила перегонка машин, я воспользовался случаем, чтобы порекомендовать Павлова на должность командира корабля. Таран был чутким и отзывчивым командиром, он любил лётчиков смелых, волевых, отлично владеющих техникой пилотажа…
Когда он узнал от меня, что Павлов на «С-47» успел налетать шестьсот часов, судьба моего друга была решена: больше в составе моего экипажа летать вторым пилотом Володе не пришлось — он получил в командование самостоятельный корабль.
Человек за бортом
— Лейтенант Михайлов, вашему экипажу придётся выполнить срочное и ответственное задание. Надо немедленно вылететь за линию фронта, доставить партизанскому соединению Федорова-Дружинина боеприпасы и радиостанции!
— Есть, товарищ капитан!
— Учтите, к этому полёту надо подготовиться тщательно! Фашисты прекрасно понимают, что мы можем снабжать отряд Фёдорова-Дружинина только с воздуха. Вокруг сильные немецкие гарнизоны. Фашистская противовоздушная оборона до отказа насыщена наземными средствами — прожекторами, зенитными орудиями, пулемётами. И о воздухе не забывайте: вражеских истребителей будет немало.
— Понятно, товарищ капитан!
— На ваш экипаж надеюсь. Маршрут выбирайте по своему усмотрению, тщательно изучите противовоздушные средства противника, спокойно обдумайте, как обмануть его бдительность. Помните, лейтенант Михайлов, каратели будут вас встречать! А партизаны ждут помощи — задание должно быть выполнено.
Я вышел из штаба и направился к единственно уцелевшему среди обгорелых и развалившихся кирпичных коробок двухэтажному зданию — здесь размещались наши экипажи.
Ещё с порога я крикнул:
— Ребята, в полёт!
Товарищи мгновенно вскочили на ноги.
— Штурман, быстро прокладывай маршрут, а ты, Яша, — обратился я к бортмеханику Петрову, — готовь немедленно машину к вылету!
Мы со штурманом углубились в карту, тщательно изучая маршрут предстоящего полёта. Лететь следовало над огромным массивом болотистых лесов, над знаменитыми Пинскими болотами, в которых царское правительство едва не утопило во время первой мировой войны две свои армии.
Трассу пришлось проложить не напрямую, а с изломами: от одного наземного ориентира к другому, минуя более или менее значительные населённые пункты. Пусть этот путь будет длиннее, зато безопаснее!
Когда экипаж собрался на взлётной площадке, машина была уже загружена аккуратно упакованными стокилограммовыми тюками длиной два метра — мы везли с собой боеприпасы и радиостанции.
Ночь выдалась тихая. Слегка морозило, небо было безоблачным, ярко мерцали над нами звёзды. На своей территории мы держали высоту метров в триста. Ориентировка в первый же час полёта стала сложной: болота да леса, леса да болота, с зарослями низкорослого кустарника, с камышами на трясинах.
У самой линии фронта я начал прижимать самолёт к земле. Опыт научил, что бреющий полёт — самый безопасный способ пересечения фронтовой полосы. Но вот, ориентируясь по нарастающему гулу моторов нашей машины, гитлеровцы вслепую открыли огонь. Замелькали в воздухе десятки осветительных ракет. Не помогла, стало быть, и заимствованная у Тарана военная хитрость: перевод работы наших моторов на несинхронный режим, — не обмануло фашистов это «гау-гау» — подражание вою немецких моторов.
Начинает казаться, что все эти ракеты и пули направлены прямо в нас, и, по совести говоря, как-то неуютно становится сидящим в машине. Однако это неприятное чувство преодолевается быстро — мы ведь отлично знаем, что фашисты не видят нас, стреляют наугад.
Вся воля экипажа сейчас сосредоточена на одном: выйти на цель. А это не так просто. Мне хорошо известно, что точка для сброса боеприпасов должна быть обозначена пятью кострами, вытянутыми в прямую линию. Но партизаны разводят костры по-своему: в ямках, для того чтобы сигнальные огни можно было увидеть только сверху. Достаточно лётчику хоть немного «промазать», и он рискует не увидеть этих костров.
Скорость наша — ровно четыре километра в минуту; по расчетам мы должны быть уже над целью, а костров всё нет и нет. Набираю высоту, чтобы увеличить площадь обозрения, но под крылом всё та же
