Моя уверенность несколько успокоила экипаж, в то время как во мне самом тревога нарастала. Механик, не мешкая, переводит винт на большой шаг, чтобы уменьшить сопротивление встречного потока воздуха. Штурман замеряет расстояние до полевого аэродрома штурмовиков, а радист в своей рубке выстукивает ключом точки и тире, передавая на базу о случившемся.
Восстановить работу отказавшего мотора нам не удалось. Единственный действующий мотор не в силах был удержать перегруженный самолёт на прежней высоте. Под нами расстилались истоптанные, покрытые целой сетью оврагов поля. Мысль работала тревожно: предположим, сядем как-нибудь на пятачке, не стукнемся, не взорвёмся. А дальше что? Нам нужно масло, но кто даст его в чистом поле? А гвардейские минометчики с нетерпением нас ждут — «катюшам» нужны снаряды!
Нет, мы должны во что бы то ни стало дотянуть до аэродрома! Вдруг с ужасом убеждаюсь, что и второй мотор вот-вот заглохнет — он работает на предельном температурном режиме. Теперь уже штурман меня успокаивает:
— Вот сейчас, через минуту, где-то совсем рядом полевой аэродром должен показаться…
Наступили последние, критические минуты, когда экипаж повел борьбу за каждый метр высоты, и без того уже ничтожной.
Ура! Мы победили. Вот он наконец долгожданный аэродром — дотянули-таки! Осторожно разворачиваюсь с маленьким креном и тихонько, «блинчиком», иду на посадку.
Выпустили шасси, приземлились спокойно. Словно гора с плеч свалилась! Механик, забравшись на плоскость крыла, проворно открыл горловину масляного бака и опустил в неё мерник.
— Командир, — крикнул он тревожно, — долетались: масло всё!
Солнце уже низко склонилось над горизонтом, счёт времени для нас шёл теперь на минуты.
Внимательно осмотревшись вокруг, я заметил на противоположной стороне лётного поля маслозаправщик, направляющийся к стоянке штурмовиков. Я вспомнил, как приходилось юношей состязаться в беге: прижал локти к груди и что есть духу, со скоростью спринтера, пустился наперерез маслозаправщику.
— Стой! — кричу шофёру. — Стой!
Удивлённый водитель замедлил ход. Воспользовавшись этим, я тотчас же вскочил на подножку заправщика.
— Послушай, парень, — говорю ему, — видишь, транспортный самолёт приземлился?
— Вижу… А мне какое до него дело? У меня своё задание.
— Нет, поедешь сперва нас заправишь! Гляди, солнце садится, а мне нужно вашим же полкам на передовую снаряды до темноты доставить.
Водитель, не говоря ни слова, развернул машину, и мы понеслись по лётному полю. Механик проворно приготовился к заправке, и оба бака быстро наполнили маслом…
Через несколько минут мы были у цели. Обычно экипаж приступал к разгрузке, не дожидаясь хозяев груза, — дорога была каждая минута! На этот раз мы с опаской поглядывали на таинственных «рыб», дожидаясь, когда подойдут гвардейские миномётчики. Не ровен час, стукнешь чем — поминай как звали!
К великому нашему удивлению, подоспевшие на помощь солдаты вовсе не собирались церемониться: они выбрасывали снаряды через дверь самолёта пинком.
— А что им сделается? — усмехнулись миномётчики, заметив наше удивление. — Они ведь не заряжены…
И, указав на деревянный ящик, лежавший в углу кабины, старшина гвардейцев добавил:
— А вот с этим «гостинцем» надо поаккуратнее: взрыватели ко всей партии снарядов — там!
Только тут я понял, во что могло обойтись экипажу незнание новейшего оружия. Снаряды укладывали бережно, как грудных младенцев. А ящик — эту адову машину — второпях как попало пихнули в фюзеляж. Ну и дела!..
Мы ещё разгружались, когда ушёл в воздух приземлившийся до нас самолёт Бирюкова.
Запустив моторы, снялись и мы. Необходимо было застать на погрузочной площадке хотя бы один самолёт нашей группы — бензина у меня на обратный путь оставалось в обрез: мы перерасходовали его во время вынужденной посадки.
Как потом нам рассказывали, на погрузочной площадке в это время разыгралась такая сцена. Командир группы Алексей Иванович Семенков спросил:
— Все экипажи прилетели?
— Михайлова только нет, — ответили ему.
— Никто его не видел?
— Я видел, — отвечает Езерский. — Он сидит на вынужденной. У штурмовиков.
— Обознался, Дима! — возражает Бирюков. — Он при мне садился на цель: я улетал, а он разгружался.
— Здравствуйте! — возмутился Езерский. — Да я же шёл низко, даже номер на фюзеляже успел разглядеть. Сидит Павел. Слово даю, сидит на вынужденной. И машина его — целёхонька!
— Я-то что, — не унимался Бирюков, — ослеп, что ли? Я ведь и словечком с ним перекинуться успел. А ты говоришь: «на вынужденной»…
Семенков не стал спорить. Было ясно одно: приключилось что-то с экипажем Михайлова. Что именно, пока неизвестно.
Отправив самолёты на ночёвку, командир остался нас поджидать. Но вскоре вылетел и сам: темнота сгущалась, и было похоже на то, что мы уже не прилетим. А тут ещё в столовой за ужином кто-то из пилотов уверял, что сам видел, как под вечер фашистские истребители сбили советский транспортный самолёт.
Очевидец воздушного боя утверждал при этом, что подбитая фашистскими истребителями машина падала, охваченная пламенем. Как выяснилось позже, такой случай действительно имел место в этот день, но только не в нашей группе.
Мы же приземлились на погрузочной площадке, не застав ни единой машины. Бензина оставались капли. Погода снова испортилась, подул пронизывающий ветер, заморосил мелкий спорый дождь. Мы устали, продрогли, хотели есть. Вдалеке, на краю поля, робко светились окна одинокой, чудом уцелевшей от немецкой бомбёжки хаты.
Тянуло к теплу, на огонек. Но от самолёта уходить было рискованно.
Решили организовать дежурство у машины в три смены. А чтобы моторы не остыли, прогревали их периодически остатками бензина. Первой смене оставили всю свою верхнюю одежду — им предстояло дежурить под открытым небом, — а сами двинулись к хате.
Каково же было наше разочарование, когда вместо желанного отдыха нас ждали здесь холод и запустение. В хате ютилась колхозница с кучей малых, истощённых голодом ребятишек. Женщина растирала в ступе зерна кукурузы, а дети, горько плача, просили есть. Проголодавшиеся, мы с вожделением поглядывали на ступу, но, разумеется, ни у кого из нас не хватило духу попросить хотя бы горсть зерна. Только несколько кочанов капусты да немного кукурузы удалось утаить хозяйке. Всё остальное гитлеровцы отобрали, а что не успели захватить с собой, уничтожили перед отступлением.
Устроила нас женщина на ночлег в случайно уцелевшем амбаре с земляным полом. Здесь все было завалено бочками, всевозможной рухлядью. Но мы были рады и этому приюту, хотя потом дня три болело тело — до того нам намяла бока эта деревянная постель.
С рассветом мы отправились к самолёту в надежде заполучить помощь. Бензин кончился, связи никакой — сколько просидим, неизвестно. Угнетало сознание полной оторванности от товарищей. Мы посылали в небо ракету за ракетой, но безрезультатно.
Лишь после полудня на горизонте показался самолёт. Снова просигналили ракетами. Смотрим, садится.
Подошли ближе.
Вышел незнакомый пилот, спрашивает:
— Что случилось, ребята? На вынужденной, что ли?
Я объяснил ему, в чем дело.
— Вот что, друг, — сказал он мне, — у меня у самого бензина в обрез. Но вы не горюйте, я, так или
