развязать ему руки, позволяя после сделать с ней что угодно. Целую секунду, долгую как вечность он в сладком ужасе предвкушения замирал на краю черной пустоты, в которую неминуемая пощечина должна была сбросить остатки его разума, окончательно высвобождая проснувшегося внутри него первобытного зверя. Целую секунду, долгую как вечность она смотрела в его глаза… Но даже вечность имеет конец, и вот через миллионы лет, когда уже осыпалась прахом и обратилась в пыль окружавшая их вселенная, она отвела взгляд, покорно опустив голову, так и не решившись ударить…
— Хорошо. Я сделаю все, что ты хочешь, — бесцветным усталым голосом произнесла она. — Чего тебе хочется?
— Ты спрашиваешь? — судорожно сглотнув и медленно отступая от края бездны, у которой только что побывал, выдавил он. — Ты женщина, вот и доставь мне удовольствие, как женщина.
— Но ты не хочешь этого. Я вижу…
Он проследил за ее взглядом и вновь почувствовал раздражение.
— Так сделай, чтобы захотел! Или я должен тебя учить?!
Она на мгновенье замешкалась, и Стасер грубо схватил ее за роскошные шелковистые волосы, пригибая голову вниз. Девушка не сопротивлялась, покорно подчиняясь его руке, и в какой-то момент он почувствовал на своем животе ее мокрую щеку. Он не сразу сообразил, откуда взялась эта влага и лишь через несколько секунд, резко вздернув вверх ее голову, подставляя безжалостному свету ночника раскрасневшееся лицо, он увидел. Ее глаза были зажмурены, покрытые яркими тенями веки некрасиво сморщились, видимо, она изо всех сил старалась сжать их покрепче, но из-под них крупными прозрачными жемчужинами все равно катились слезы. Она плакала тихо, почти беззвучно, не вздрагивая плечами и не всхлипывая. Стасеру вдруг стало невыносимо гадко, вся злость сама собой схлынула, оставив внутри лишь звенящую пустоту, он был противен самому себе. Дальше смотреть на плачущую девушку было просто невыносимо, и он расслабил сжимавшую ее волосы руку, освобожденные, те густой черной волной плеснули по плечам, укрывая за мягким шелковым водопадом ее склоненную голову.
Несколько минут он неподвижно сидел, глядя в стену гостиничного номера перед собой, он не мог заставить себя повернуть голову и посмотреть на нее. Она тоже не двигалась. Потом все же решившись он перегнулся с кровати, нашарив на полу пыльную резко пахнущую потом разгрузку, принялся копаться по всем карманам выгребая из них найденные деньги. В итоге получился ворох мятых купюр весьма приличных размеров, не считая и, стараясь лишний раз на нее не глядеть, он высыпал его на колени сидящей рядом девушки.
— Забери это и уходи.
Она промолчала и не двинулась с места.
— Ты слышала? Я сказал, возьми деньги и уходи! — отчаянно стараясь говорить не дрожащим ровным голосом, произнес Стасер.
— Я не заработала их, — прошептала девушка.
— Это не тебе решать, — грубо оборвал ее Стасер. — Все! Бери деньги и уходи!
Неловко пятясь задом она поднялась с кровати, стараясь не коснуться посыпавшихся на простынь бумажек, и принялась быстро одеваться, будто спеша укрыть свою наготу от мужчины, с которым только что делила постель. Стасер упорно смотрел в потолок и, лишь когда она была почти одета, натужно скрипнув зубами и делая над собой волевое усилие, произнес:
— Прости меня, я повел себя как скотина. Мне не следовало так обижать тебя.
— Ты не обидел меня. Проститутке не пристало обижаться на клиента, — вздрогнув всем телом, ответила она.
— Нет, ты сейчас врешь, я на самом деле сожалею о том, что произошло. Поверь, я очень дорого бы дал за то, чтобы этого всего не было. Мне очень стыдно за себя и я искренне прошу у тебя прощения. Пожалуйста, возьми эти деньги, мне нечего больше тебе дать, и это очень мало, но…
— Я не заработала этих денег, — перебила она его. — Значит, не могу их взять!
— Но мне они тоже не нужны. Возьми их просто так, ты, наверняка, найдешь им лучшее применение, чем я.
— Тебе не нужны деньги? — остро глянула она на него. — Как такое может быть? Ведь ты именно ради них приехал сюда. Ведь это ради них ты рискуешь жизнью и продаешь свое тело и душу.
— Так было раньше, — ответил он, и сам поразился, насколько эти простые слова прозвучали веско и уверенно, будто произнес их не он сам, а кто-то другой, мудрый и всезнающий. — Да, так было раньше. Но теперь больше не будет. Мне больше не нужны эти бумажки.
Она присела на край кровати, долго и пристально посмотрела ему в глаза, нежно и робко, как легкое дуновение весеннего ветерка, провела ладонью по его лицу.
— Ты сумасшедший, русский. Ты сошел с ума. Ты потерял цель в жизни и не знаешь, для чего жить теперь. Ты не умеешь жить для себя, а другие не хотят, чтобы ты жил для них. Ты сумасшедший.
— Да, может быть. Может быть ты права. Я уеду отсюда, только выполню то, что должен. Дослужу свой контракт и уеду, иначе нельзя, я обещал.
— Ты всю жизнь был кому-то должен, русский. Я вижу, ты всю жизнь отдавал долги, только те, кому ты задолжал, не очень то нуждались в тебе.
— Не называй меня русский. Меня зовут Стасер.
— Ста-сер, — произнесла она с расстановкой, будто пробуя имя на вкус. — Нет, это не может быть твое имя, оно тебе не подходит.
— Я забыл свое настоящее имя, теперь меня зовут так.
— Я не буду тебя так звать, это плохое имя в нем свист пролетающей пули и шипенье змеи, тебе оно не подходит.
— Пусть так, другого у меня все равно уже давно нет. А как зовут тебя?
— Фарида.
— Красивое имя.
— Обычное, — она пожала плечами и вновь пристально вгляделась в его лицо, вздрогнула и отпрянула, будто увидев что-то жуткое, но потом, справившись с собой, лишь грустно качнула головой. — Ты не вернешься домой, русский. Ты навсегда останешься здесь.
— Встречу молодую прекрасную девушку свежую как степной цветок, женюсь на ней, приму ислам и останусь здесь жить, — рассмеялся Стасер.
Она тоже слегка улыбнулась, сдержанной невеселой улыбкой, много пережившей и все понимающей мудрой женщины:
— Нет, русский, все будет не так. Мне жаль тебя, но ты уже сделал свой выбор, и другого пути у тебя нет. Позволь мне остаться с тобой в эту ночь и скрасить твой отдых. А утром я уйду и заберу твои деньги, если ты не передумаешь.
Стасер лишь молча кивнул, на миг неясная черная тень дурного предчувствия, вызванная слишком уж твердо и уверенно сказанными женщиной словами, коснулась его сердца, будто пролетевшая мимо птица задела крылом робкий огонек разгоравшейся свечи. А потом он всем телом ощутил ее, молодую и гибкую как-то мгновенно освободившуюся от одежды и оказавшуюся рядом. Ее нежные руки и теплые упругие груди и мягкие податливые губы, всю ее целиком… А потом их губы сомкнулись и ловкий нежный язычок проник к нему в рот исследуя все потайные закоулки… „Проститутки никогда не целуют клиентов в губы, — невольно вспомнилась прочитанная где-то фраза. — Таким образом, они оберегают от посягательств свой внутренний мир“. „Скорее уж не хотят вызвать брезгливость клиента, если вспомнить где до этого побывали эти губы и что делали, целовать их вряд ли захочется!“ — мысленно возражал он тогда неизвестному знатоку. Странно, но сейчас никакой брезгливости Стасер не испытывал, наоборот его все больше охватывало жадно жаркое наслаждение, и мелькнувшие было где-то на самой периферии мозга мысли, мгновенно растворились в горячей волне сладостного предвкушения затопившей все его существо. И когда она, почувствовав его готовность, удовлетворенно вздохнула, направляя бедрами его внутрь себя, он понял, что с каждым движением все больше растворяется в ней, расплывается в разные стороны, теряя себя как личность, становясь с ней единым целым, выплескивая горечь и боль, страх и ненависть, разделяя в последние мгновения с этим теплым податливым телом все, что мучило его последние дни.
