Несокрушимая и легендарная
Утренний предрассветный туман в горах дело обычное, даже здесь, где не совсем горы, а так, очень высокие холмы. Предгорье, одним словом. Хотя местные уверены, что живут в настоящих горах и попробуй, обзови какую-нибудь из этих поросших чахлым поломанным войной и артобстрелами лесом вершин холмом, тебя незамедлительно поправят сначала словом. Но, учитывая горячий и взрывной менталитет джигитов, то за словом вполне может последовать нож. Белесая призрачная дымка, соткавшаяся невесть откуда ближе к рассвету, уютно укутала ухоженные кажущиеся отсюда аккуратными, будто игрушечными дома небольшого села. Село по местным меркам богатое и, что довольно большая редкость, почти не пострадавшее ни в первую суетливую и бестолковую компанию, ни, что еще более чудно, во вторую, когда по таким вот уютным почти альпийским деревенькам прокатился, разнося в клочья минометным огнем и залпами „Градов“, наматывая на железо танковых траков и перемешивая с землей НУРСами вертушек бронированный каток окрепшей и готовой побеждать российской армии. Видимо местные жители оказались достаточно хитры и сумели поладить с обеими враждующими сторонами, а, значит, ночью здесь находили хлеб и приют боевики, а днем во всю поддерживали федеральную власть, лицемерно клянясь в верности России и горячей любви к русским оккупантам.
Оккупанты, по-крайней мере те из них, кто реально работал на земле, в звене рота-батальон, скептически улыбались в ответ на заверения местных, прекрасно представляя себе реальное положение дел, зато в вышестоящих штабах с удовольствием наносили на карты еще один полностью умиротворенный и отрекшийся от бандитов-сепаратистов район, рапортуя на верх об очередной победе. В селе даже существовал свой собственный отряд самообороны и небольшое, но полностью состоящее из местных чеченцев отделение милиции. Полностью принимающие правила лукавой игры в умиротворение милиционеры и самооборонщики днем с увлечением проводили проверки автотранспорта на проходящей мимо разбитой шоссейке, порой профилактики ради шарились по окружившему село с трех сторон лесу. А по ночам, прикорнув пару часов в теплых домашних постелях, отставляли в сторону выданное новой властью оружие, выкапывали искусно спрятанные в специальных схронах ждущие своего часа автоматы и гранатометы и отправлялись на охоту за отставшими от колонн одиночными машинами, не доехавшими до наступления темноты до надежно укрепленных блок-постов грузовиками батальонов МТО, теми, что, не признавая ни комендантского часа, ни строжайших приказов ответственных лиц, носятся по всей Чечне из конца в конец, решая шкурные вопросы тыловиков всех мастей и званий. Естественно охота никогда не идет в своем районе, чтобы никому и в голову не пришло связать дерзкий ночной разбой с мирной, приветствующей всем сердцем федеральную власть альпийской деревушкой. А на утро уставшие и невыспавшиеся милиционеры и самооборонщики с энтузиазмом и неистребимой в горцах кипучей энергией предлагают федералам помощь в расследовании тех самых ночных налетов, заискивающе улыбаясь в глаза и возмущаясь звериной жестокостью боевиков, что „вот же шакалы!“, не желают сложить оружие и жить по российским законам. Опера федералов — молодые лейтенанты и капитаны кривятся от отвращения и желания влепить автоматную очередь прямо в эти улыбающиеся лица, но лишь сдержанно кивают, отказываясь от содействия.
Что делать, таковы неписанные правила идущей игры… Войной происходящее здесь назвать не поворачивается язык. Уж больно это на нее не похоже. Да, конечно, здесь как на настоящей войне гремят выстрелы, есть убитые и раненые, случается и пленные. Но нет самого главного, по крайней мере для одной из сторон — нет четко обозначенного врага. Потому что враг — немец, как в Великую Отечественную, это понятно. А вот враг — боевик, это очень уж расплывчато. Ты еще поди разберись, боевик он, или нет. А пока будешь разбираться, словишь либо очередь в спину, либо кинжал под лопатку. А чеченца врагом, только за то, что он чеченец назвать и думать не моги. Мы с народом не воюем, мы только бандитов в сортире перемочим и все, остальных чеченцев мы должны любить и защищать, ведь они граждане одной с нами страны, члены дружной семьи равноправных народов. Хорошие правильные лозунги, плохо только то, что односторонние. Тот же чеченец себе голову подобной ерундой не забивает, у него все просто: русский, значит враг. Для нас же чеченец становится врагом только когда начинает стрелять, а тогда, само собой уже поздно.
Есть и еще одно побочное последствие подобной политики. Если нет явно обозначенного врага, так нет ничего зазорного в деловом общении с мирными чеченцами. Если кто потрудится заглянуть поглубже в историю этого народа, то поймет, что словосочетание мирный чеченец звучит примерно так же, как еврей- оленевод. Но у нас упорно считают, что чеченцы мирными бывают и с ними можно иметь дела. На войне изобличенных предателей расстреливают, бывает даже без суда, и потому их ничтожно мало. Здесь предают очень часто и почти все, только некоторые крупно и подло — поставляя боевикам разведданные позволяющие уходить из засад и безбоязненно бить по слабым и уязвимым местам, продавая в рабство одних своих солдат и подставляя под пули других, это обычно штабные с большими звездами „астрономы“. Другие, предают по мелочи — толкая местным оружие и патроны, снаряжение и тушенку, это низший уровень, солдаты, прапора, бывает, проданными патронами стреляют в них же, иногда попадают, и тогда налаженный бизнес продолжают вести другие, пока не попадут в них. Такая вот война, впрочем, виноват, не война — контртеррористическая операция.
В крайнем дворе, укутанного туманом села взлаяла сторожевая псина. Коротко и звонко тявкнула и зашлась хриплым угрожающим лаем, тут же подхватила другая из соседнего двора, за ней третья. Вскоре рычало и гавкало, гремя цепями, все собачье население села.
— Чего это они?
Стасер обернулся на голос. Рядом с ним заворочалась густо поросшая травой кочка, и вдруг глянуло с ее поверхности самое обычное человеческое лицо разве что чуть-чуть подправленное серо-зеленой армейской маскировочной косметикой.
— Я почем знаю, может почуяли кого… — он в свою очередь откинул край маскировочной накидки, подставляя легкому предутреннему ветерку давно небритую щеку. — Ветер не поменялся, на нас дует, так что это кто-то другой их всполошил.
— Один черт, радости мало. Сейчас все село на ноги поднимут.
— Да и хрен с ним, — безразлично мотнул головой Стасер. — Хоть какое-то разнообразие, а то скучно сил нет. Слышь, Пинчер, я сползаю, покурю. Свистнешь если что…
Некурящий Пинчер лишь неодобрительно скривился, вновь исчезая под пятнистой накидкой. Подобные вольности в засаде не поощрялись, больше того, были категорически запрещены, и по всем канонам Стасер на время суточного дежурства должен был забыть о вредной для здоровья и полезной для вражеских снайперов и разведчиков привычке. Но в их паре старшим был как раз Стасер, а указывать старшим, что и как делать в армии не принято и небезопасно. Собаки все еще надрывались, несмотря на то, что кое-где уже хлопали дверями заспанные хозяева и слышались гортанные окрики на чужом, непривычно рыкающем для русского уха языке.
Причина поднятого переполоха вскоре стала ясна. С противоположной стороны села послышался гул мощных автомобильных моторов. Судя по тембру накатывающегося волнами звука, шли несколько армейских „Уралов“, причем шли явно сюда. Пинчер заволновался, такого поворота событий он не ожидал. По всем расчетам никаких подразделений федералов в село входить не должно было, но, тем не менее, они уже здесь и как их внезапное появление отразиться на выполнении поставленной задачи предугадать сложно. Вполне возможно, что их миссия теперь может оказаться проваленной. А этого чрезвычайно не хотелось, потому что работа была в этот раз не обычная рутинная, а особая, сулящая неплохие дивиденды в виде заокеанских денежных знаков.
Бесшумной, призрачной тенью, практически невидимый в лохматом камуфляже, из леса выскользнул Стасер. Он тоже услышал приближающийся гул и поспешил вернуться на позицию.
— Что тут?
— Машины идут, по звуку „Уралы“, штук пять, или шесть. Сейчас уже будут здесь.
