Вместе с памятью в теле покойного Петрова проснулось и еще что-то, свойственное, видимо, инспектору, когда он был еще жив. И тело отказалось напасть на себе подобных и ничем ему не угрожавших.
Проницатель растерялся. Раньше такое не было ему свойственно. Видимо, способность растеряться – иными словами, не найти мгновенного и правильного выхода из возникшей ситуации – было свойством самого вещественного тела – как и многие другие, с которыми Проницателю еще не пришлось познакомиться.
Чтобы преодолеть растерянность, ему понадобилось несколько бесконечно долгих секунд.
А когда он пришел в себя, то людей перед ним не оказалось: они успели повернуться и скрыться за дверью.
Видимо, они тоже растерялись, но у них быстрее сработал рефлекс: если не можешь оценить неожиданно возникшего явления – попробуй отдалиться от него, чтобы потом уже постараться понять, что это было, и предпринять нужные действия.
Таким образом, ничто более не мешало Проницателю продолжить путь. И он, еще чуть помедлив, двинулся вперед.
Павел же и Зоря – это их группа наткнулась на незнакомца, – переводя дыхание в том закоулке, куда юркнули, столкнувшись лицом к лицу с тем, кого искали, – уже в следующую минуту ощутили чувство глубокого и горького стыда.
Они не сумели справиться с рефлексом – и сбежали, подчинившись мгновенному и мощному всплеску инстинкта самосохранения – вместо того, чтобы попытаться вступить со встреченным в переговоры. А ведь ради этого они и бродили по кораблю! Сейчас им было стыдно посмотреть друг другу в глаза. Очень стыдно. Конечно, окажись на их месте Валентин с сестрой, они поступили бы совершенно иначе.
– По-моему, он был готов напасть, – проговорила, глядя в сторону, Зоря.
– Похоже, он сам испугался больше нашего, – неохотно буркнул Павел. – Но, в конце концов, мы знаем, где он бродит: в этом корпусе. Сделаем вот что: вызовем еще кого-нибудь и попытаемся окружить его.
– Где же мы их сейчас разыщем? Все бродят вот так же…
– Ну, давай подумаем еще. Сообразим что-нибудь…
И они принялись думать. Зоря сообразила первой:
– Надо позвать Атоса с Семеном: они у капитана, и туда, наверное, можно позвонить.
Так они и сделали – только для этого пришлось вернуться в свой модуль, где в каютах были, как и полагалось, унифоны.
Откликнулся Атос:
– Ждите нас дома. Сейчас придем.
Семен в центральном посту возразил было:
– Нам же сказали, чтобы мы оставались здесь.
– Кто же мог знать, что наши наткнутся на этого… Бежим.
И они поспешно покинули командный корпус.
Рассказ, так неожиданно возникший в сознании, Истомин закончил поздним утром, проработав всю ночь. Теперь ему так хотелось спать, что он даже не стал перечитывать возникший текст. Он быстро разделся и лег, с удовольствием предвкушая, как глубоко сейчас провалится в привычный и вечно новый мир сновидений.
Но, видимо, сегодня это не было ему суждено. Он только протянул руку, чтобы выключить свет, как в дверь постучали. Сильно, решительно.
– О черт. Это еще кто?
Это было вполголоса. А громко:
– Прошу!
Но дверь распахнулась, когда он еще не успел договорить. И вошла женщина. В первый миг он не узнал ее.
– Простите?.. – пробормотал он. И тут только сообразил:
– Мадам Карская?..
Не Верой же было называть ее: такой дружбы между ними никогда не существовало.
Она подошла к кровати и тихо, тяжело выдохнула:
– Вот я пришла. Здравствуй.
И – пока он поспешно соображал, что ответить:
– Ты не ждал меня? Знаю. Но я решила, что буду с тобой. Вот и пришла. Не прогонишь? Я не могла иначе. Постой. Не вставай. Скажи сразу: да или нет?
Идиотская мысль пришла в голову: он все-таки уснул, и это все во сне. Он поверил. И повел себя соответственно, как и полагалось в сновидении. Протянул к ней руки:
– Иди ко мне. Ну, иди же…
Она была одета так, что тратить время на раздевание почти не пришлось. И вот он уже ощутил ее всем телом. Не задумываясь – кто же задумывается во сне? – действовал уверенно и решительно, словно им не впервые приходилось встречаться. И она отвечала так же, будто у нее в мыслях все это было давно проиграно не раз и не два. Хотя на самом деле обоими все читалось с листа.
Как же давно он не переживал такого – и телом, и душой!
– …Так ты примешь меня?
– Да. Да!..
– Навсегда.
– Как же иначе?..
Эти и многие другие, не всегда имеющие смысл слова произносились урывками, когда на какие-то секунды они приходили в себя, когда ураган на миг затихал, чтобы почти сразу же налететь и вновь унести их.
Наверное, прошло немало времени, прежде чем Истомин сообразил, что для сна все слишком уж затянулось. А когда понял, ему на миг стало страшно.
Словно ощутив его испуг, Вера открыла глаза и улыбнулась.
– Хорошо… – проговорила она тихо. – Давно уже не было так.
Он собирался что-то сказать – она положила палец ему на губы:
– Я так и думала, что ты – такой…
Ему все же удалось вступить в разговор:
– Вера, ты хорошо обдумала? Ведь…
Она снова улыбнулась.
– Я давно хотела этого… Но только сейчас поняла…
Стук в дверь прервал ее. Деликатно-негромкий, но настойчиво-продолжительный.
– Маэстро, вы дома?
Он не успел сделать ничего: ни ответить, ни набросить одеяло на Веру, как дверь бесшумно откатилась. И сразу же вошли двое. Карский и его старшая дочь.
Вошли – и, увидев, застыли монументами.
И на губах Веры, жены и матери, тоже запеклась улыбка, сейчас совершенно неуместная.
Истомин почувствовал, что дыхание пресеклось: хотел набрать побольше воздуха в грудь, чтобы сказать что-то, – и не смог. Понял, что сейчас задохнется. И ощутил, как высоченной волной приливает кровь к голове, к лицу – вот-вот начнет проступать на щеках красным потом.
Может, он и в самом деле через секунду-другую задохнулся бы без воздуха; но, к счастью, вошедшие, едва успев осмыслить увиденное, резко повернулись и вышли, почти выбежали, так и не сказав ни слова.
Истомин вздохнул – порывисто, хрипло. Вера закрыла лицо ладонями. Но всего лишь на мгновение. А потом сказала почти совершенно спокойно:
– Ну и хорошо, что так. Ничего не придется объяснять.
– Думаешь? – с трудом выговорил писатель, только чтобы что-то сказать, чтобы слова женщины не повисли в воздухе.
Она же ответила неожиданно:
