Поэзия английского романтизма XIX века

Так не страшись, что я с зарей исчезну без следа, —
Погибнет молодость моя, но я десятикратно
Умножу жизнь любви, покоя и святых восторгов.
Когда проглянет Солнце, я к цветам благоуханным
Незримо прилечу и ясноокую росу,
Коленопреклоненную рыдающую деву,
Уговорю принять меня в прозрачный свой шатер;
И вместе мы поднимемся и в золотом согласье
Пойдем поить по всем полянам нежные цветы.

— Так вот какое ты, о Облачко! А я другая:
В просторах Хара слышу я цветов благоуханье,
Но я цветов не напою, я слышу птичье пенье,
Но птиц не накормлю — они себя накормят сами.
Ах, Тэль ничто не веселит! Мне суждено увянуть.
И после скажут обо мне: «Она жила без пользы
Иль, может, только для того, чтоб накормить червей».

Но покачало Облачко воздушной головою:
— О дочь небес, велики благодать твоя и польза:
Ты можешь накормить червей! Узнай, что все живое
Живет не только для себя. Не бойся и послушай,
Как плачет слабый червь, ютящийся в немой земле.
Ползи же, червь, сюда, к своей тоскующей царице! —
Приполз убогий червь и приподнялся у Фиалки,
А Облачко поплыло дальше, к горестной Росе.

III

В смятении глядела Тэль на жалкое созданье:

— Ты Червь? Ты символ слабости. Так вот какой ты, Червь!
Ты — как младенец и защиты ищешь у Фиалки.
Не плачь же! Вижу я, от немоты своей ты плачешь.
Ты Червь! Беспомощный, нагой, залившийся слезами, —
О, кто тебя утешит материнскою улыбкой?

Но Глыба Глины голову склонила в состраданьи —
Над плачущим младенцем, и заботой материнской
Дохнула на него, и поглядела в очи Тэли:
— Краса просторов Хара! Мы живем не для себя.
Ты видишь, я ничтожнее всего, что есть на свете:
Темно и холодно в груди моей, но тот, кто любит
Несчастных, голову мою умащивает маслом,
И, украшая брачною фатой, меня целует,
И говорит: «Люблю тебя, о мать моих детей,
И твоего венца никто лишить тебя не смеет».
Что значит это, я не знаю и не в силах знать,
И все же, дева милая, живу я и люблю.

И дочь небес утерла слезы белым покрывалом:
— Увы! Я знала, что Господь Червя оберегает
И мстит тому кто твердою подошвой злобно ранит
Бессильного; но я не знала о его заботах,
Не знала о его любви и от того рыдала.
Я жаловалась ветерку, что я должна увянуть,
Померкнуть и забыться на твоем холодном ложе.
— Царица Хара, — отвечала Глина, — я слыхала,
Как ты вздыхаешь и томишься: я тебя утешу.
Войди в мой дом! Тебе дано уйти и возвратиться:
Ступи в мой дом своей бесстрашной девственной стопой!

IV

Привратник вечности открыл полночные ворота[10].
Вошла в них Тэль, и перед ней предстали тайны чуждой
Немой страны скорбей и слез, где не блестнет улыбка,
Где спят на ложах мертвецы, где скрюченные корни
Живых сердец запечатлели их земные муки.

Под тучами брела она сквозь жалобы и стоны
По сумрачным долинам, горевала у росистых
Могил, молчала и внимала голосам земли.
Так наконец дошла она до собственной могилы
И услыхала голос скорби из разверстой бездны:

— Зачем наш Слух вбирает только весть о нашей смерти?
Зачем впивает Зренье яд предательских улыбок?
Зачем за Ве́ками, смеженными в тиши, таятся
В засаде сотни воинов со стрелами на луках?
Зачем беспечный Глаз бросает золото на ветер?
Зачем Язык вкушает мед от каждого растенья,
А Ухо, как водоворот, затягивает жизни?
Зачем трепещут Ноздри и вдыхают смрад и ужас?
Зачем наложена узда на пламенную юность
И полог плоти закрывает ложе нашей страсти?