никто не ждал. Я внимательно осмотрел номер. Не то чтобы никто не любопытствовал; однако все было в пределах правил игры – любознательность, но чисто служебная, без злого умысла. Я вынул из внутреннего кармана CD-диск; под яркой оберткой коробка была запаяна в пластиковый мешочек – для защиты от влажности и нескромности. Поэтому я взял ее с собой в ванную, чтобы она постоянно находилась у меня на глазах – пока не перестанет быть нужной и не подвергнется уничтожению (просто стереть запись – слишком мало). C удовольствием вымылся, костюм оставил на диване, чтобы не забыть завтра сдать в чистку. Поколебался – не заказать ли легкий ужин, но есть не хотелось. Выпивка была в номере – однако я давно уже пью только при крайней необходимости или по большим праздникам, как-то: день рождения (свой и самых близких) и знакомство с женщиной. Но до дней рождения было далеко, а женщина, отношения с которой я собирался восстановить, как оказалось, сегодня не захотела меня видеть – так что дружбу нашу (или как это назвать) можно будет реставрировать лишь через некоторое время; я искренне надеялся, что оно окажется достаточно кратким и кончится уже завтра.
Хотя кто-то, видимо, придерживался другого мнения – судя по нынешнему происшествию. О чем меня своевременно предупредил шейх; но я не внял, а обещанная им помощь, судя по всему, не сработала. Итак, открылась охота не только на Претендента, но и на меня.
Интересно, чьих рук дело? Не знаю, но мне почему-то казалось, что данные об организаторе моей неприятности в числе прочих находятся на том самом диске, с которой мне вскоре и предстояло ознакомиться.
Впрочем, это всего лишь удобный оборот речи: «почему-то казалось». На самом деле вовсе не казалось; я был в этом более чем убежден. И у меня были на то свои причины.
По совести говоря, мне следовало сразу же, не дожидаясь никаких дальнейших событий, разобраться с полученной информацией. Но, как ни стыдно признаваться в этом, я чувствовал себя не лучшим образом; нервочки поизносились, и пустяковый, по сути, эпизод в Неопалимовском требовал какого-то времени, чтобы я смог привести себя в порядок. Времени – и какого-то легкого, отвлекающего занятия.
4
Разве что для отвлечения я и позвонил – без всяких предосторожностей – в одно местечко: в государственную Службу безопасности, а вовсе не ребятам из Реанимации. В службе довольно высокое местечко занимал мой старый – тоже еще по флотским временам – знакомый, а может быть, даже приятель; вот другом я его никак не назвал бы. Позвонил я ему по той причине, что не сделай я этого – он, или кто-то другой, в чьем поле зрения я сейчас наверняка находился, чего доброго, удивился бы, даже больше, чем ему положено.
Понятно ведь, что если человека, к примеру, ограбили, а он промолчал, не заявил в милицию, которой о краже все же стало известно, – это сразу настораживает: потерпевший молчит потому скорее всего, что боится привлечь к себе внимание; почему же внимание правоохранительного органа его так страшит? Разберитесь, ребята…
Мне излишнее внимание с любой стороны сейчас было скорее вредно, чем наоборот. И следовало исполнить свой гражданский долг.
Дозвонившись, я наткнулся на секретаря; преграду эту одолеть удалось далеко не сразу, и я начал было злиться, когда в трубке прорезался наконец знакомый мягкий баритон; такие голоса хорошо иметь врачам, особенно психотерапевтам: успокаивают и вызывают на полную откровенность. Батистову такие вещи хорошо удавались еще в его лейтенантском бытии – да, надо полагать, и позже, иначе вряд ли он сейчас был бы полковником.
– Батистов слушает, – проговорил он, и голос при этом звучал донельзя доверительно.
– Вас беспокоит Вебер, специальный корреспондент…
Если у меня и шевелились сомнения по поводу того, успели они засечь меня или нет, они тут же развеялись, как выбитый из трубки пепел на ветру.
– Привет, Виталий, – сказал Батистов ласково. – Сто лет тебя не встречал. Рад, что ты наконец объявился. Забываешь друзей, тевтон ты этакий. А я думал, что и не увидим тебя больше в России. Как она там, жизнь в немцах – ласкает? Или невмоготу стало и потянуло к родным осиновым кольям?
– Живу нормально. Корреспондирую вот в журнальчике, разъезжаю по свету. Доходы невелики, но на табак хватает.
– Почитываем тебя, не без того. Ничего, более или менее прилично. Только уж прости – не понимаю, с чего это тебя тогда унесло с родины. Ты же, помнится, уже в майорах ходил? Через капитана тогда перескочил, помню. Наверняка был бы сейчас генералом – не в нашей службе, так в смежной какой- нибудь… Чего ж ты так, а?
Он прямо-таки всей душой сочувствовал мне, жалел о моей несостоявшейся карьере. Добрый, хороший мужик, не правда ли? Так и тянет закапать скупыми мужскими его жилетку…
– Да уж так получилось, полковник…
– Брось! Брось, не то обижусь. А это, знаешь ли, чревато, – он посмеялся в трубку, давая понять, что всего лишь шутит. – Скажи уж откровенно: жалеешь?
– Да не знаю. Чинов больших не выслужил, это правда, зато мир повидал.
Он секунду подумал.
– Жаль – сейчас не получится поговорить, у меня тут небольшая запарка. Знаешь, что? Давай, приходи… сейчас прикину… да, завтра у меня будет посвободнее… завтра в шестнадцать, устроит? Посидим, тряхнем стариной. Ты на грудь еще принимаешь?
– Бывает – если не стенолаз какой-нибудь…
– Ну, с этим проблем не будет. Так я записываю? Пропуск будет заказан…
– Постой, Сева, постой. К тебе идти не очень-то охота: какой разговор под казенными орлами? Давай уж где-нибудь на нейтральной, как говорится, почве. В каком-нибудь «Голубом Дунае».
– Сразу видно, как ты отстал. Давно уже так не называют…
– И потом, завтра, да и послезавтра тоже – у меня никак. Я ведь только что приехал, мне еще корпункт открыть, секретаря подыскать, аккредитацию оформить, и все такое прочее. К тому же уже заказ успел получить на цикл статей, надо срочно отписываться.
– Растерял, растерял ты, Виталик, дружеские чувства!
– Ничуть не бывало. Скорее уж ты. Я ведь не просто так звоню.
– Ну, меня-то ты зря упрекаешь. Я о тебе ни на день не забывал все эти годы. Говоришь, не просто так? А в чем, собственно, проблема?
Голос его на последних словах чуть изменился; сладости в нем поубавилось. Ах ты, Сева, Сахар Медович…
– Проблема в том, – сказал я тоже без лирических обертонов, – что в иностранных корреспондентов в столице России в первый же вечер их пребывания стреляют. И не просто, чтобы напугать. Что же вы так бездарно заботитесь о людях, целиком полагающихся на вас?
– Так. Это в тебя стреляли? Где? При каких обстоятельствах?
Я изложил ему суть дела – столько, сколько ему можно было знать. Журналист был приглашен на дипломатический прием, потусовался там, пошел домой – и тут в него… Он слушал, лишь изредка вставляя свое обычное: «Так. Так». Когда я закончил – сказал:
– В милицию не обращался?
– Только к тебе.
– Правильно. Запущу машину, разберемся. Но вообще-то… Не слишком ли ты неразборчив, а?
– Не понял.
– К чему тебе шляться по исламским посольствам?
– Запрещено, что ли?
– Да нет, понятно, у нас пресса свободна. Я тебе просто так, по-дружески. В порядке предупреждения. У них с этим их царем все равно ни черта не получится. Эта каша не для России. А как только он провалится – пойдет, чего доброго, такой откат, что… Нам и вообще-то царь не нужен, хватает президента. Недаром же он сказал в последнем обращении к нации: «Я сделаю все, чтобы не допустить в стране никаких потрясений и фундаментальных перемен». И это не только сотрясение воздуха, поверь. И нынешний кандидат прямо на его плечах въедет в Кремль. А уж мусульманского царя мы и подавно не хотим и не захотим никогда.
Я не стал спрашивать, кто – «мы». Вместо этого спросил:
