казалось бы, стоящее вне политики заведение, как академический Институт Востока, выступило с предложением созвать панисламскую конференцию под лозунгом «Примирение», причем в виду имелось вовсе не улаживание коренных разногласий между аш-Шиа, признающими, как известно, единственным законным наследником Пророка его двоюродного брата и зятя, четвертого из когорты праведных халифов, Абу-л-Хасана ал-Муртада Али бен Аби Талиба, скончавшегося в 661 году, – и сторонниками ас-Сунна, Али Талиба не признающими, – хотя формально именно ради решения этой проблемы она и была созвана. Конференция с виду обещала быть чисто теологической, исторической и философской; однако, когда мне удалось одним глазом заглянуть в архивный список российской делегации, я лишь присвистнул: большую половину ее составляли вовсе не специалисты в делах исламского вероучения, а государственные политики (из оппозиции), финансисты и военные.
Нельзя обойти вниманием то, что вскоре после этой конференции произошло по меньшей мере два события, заслуживающих упоминания: на Северном Кавказе возникло неожиданное благодатное спокойствие, чего уже и перестали ожидать (правда, таджикские государства, светская республика и Исламский эмират, все еще обменивались свинцовыми любезностями), и второе – не правительство России, но некоторые банки и крупные компании получили довольно ощутимые кредиты – под льготный процент, но (как стало известно позже) на определенных политических условиях. После этого партия азороссов быстро ударилась в рост.
Кстати, немалая часть из полученных денег пошла в деревню. И, что уж совсем странно, их не разворовали; очевидно, своевременно предупредили, кого нужно, что это – табу, не то и головы недолго лишиться. В самом прямом смысле слова.
Из всего этого должно было, кажется, следовать единственное верное умозаключение: партия азороссов сегодня делала нужное и полезное дело и с политической, и с экономической точки зрения. Изгонов же делал выводы совершенно противоположные, пытаясь доказать, что куда лучших результатов добились бы именно Объединенные Коммунисты – если бы им не мешали, а, наоборот, поддерживали бы. И что лучшее будущее может находиться в любой стороне, но только не в той, где развевалось зеленое знамя Пророка.
Так. Но в таком случае некто Стирлинг, обратившийся ко мне, может оказаться…
…Размышляя так, я пропустил мимо ушей некоторую часть изгоновского доклада, а когда хотел снова вслушаться, мне помешал кто-то, опустившийся на стул рядом со мной; стул этот еще только что был занят, но вдруг освободился как по заказу. Я совладал с собой и даже не повернул головы, когда прямо в ухо мне едва слышно – легким ветерком – прошептали:
– Реан – доктору. В центре все в порядке. Смена произошла. Предупреждение оказалось полезным. Яичко было гусиным; извлечено целым и сварено.
Я лишь поднял брови, продолжая смотреть на докладчика, но совершенно перестав слышать его. Присевший рядом правильно истолковал этот знак удивления: ко мне следовало обращаться по фону, – горошина с самого утра лежала у меня в ухе, – но никак не путем личного контакта. Он так же едва уловимо пояснил:
– Сильные помехи: театр заэкранирован и подстрахован, сигнал не доходит.
Я чуть кивнул; это было разрешением продолжать информацию.
– Вас просят до события разобраться со списком. Непременно до начала. Второе: интересующий вас не найден. Продолжать поиски?
Тем же движением головы я выразил согласие.
Курьер исчез. Однако недолго пустовавшее кресло рядом со мной снова оказалось занятым. Меня обдало валом мужского благоухания: горьковатый запах дорогого лосьона, чуть приторный – дезодоранта, привычный – хорошего табака и вызывающий легкую ностальгию коньячный букет. Все это прекрасно монтировалось с давно знакомым образом несостоявшегося адмирала Седова.
– Привет четвертой власти, – проговорил он в полный голос, не обращая внимания на соседей. – Так и думал, что ты где-нибудь здесь тусуешься. У тебя уши не вянут от его болтовни?
– Ну почему же, – сказал я. – Интересно ведь, в каком гробу он собирается похоронить идею монархии.
– Да плевать ему на монархию; на деле они всего лишь против ислама – потому что он пытался с ними как-то договориться, но требовал идеологических уступок: он их идеологии никак не приемлет, а без своей догматики и популизма его партия – пустое место, полный вакуум.
На нас зашикали: оказывается, мы мешали слушать людям, принимающим все говорившееся всерьез; были тут, оказывается, и такие.
– Давай выйдем, разомнем кости, а то у тебя, наверное, дейдвуд уже онемел. Поболтаем где-нибудь в буфете, как два разумных человека, – предложил Изя.
Я пожал плечами: в конце концов, почему бы и нет?
– Только застолбим места: мне еще могут понадобиться.
Изя наклонился к соседям и грозно предупредил; я же на всякий случай положил на кресло носовой платок. Изя вытащил из кармана небольшой пакетик в оберточной бумаге и бросил на свое место.
– Что там у тебя? – поинтересовался я. – Как бы не увели.
– Пусть попробуют. Ну пошли-пошли, удобный столик освободился, да не сомневайся, я пригласил – я и заплачу.
Мы обосновались в буфете, и Липсис заговорил; я ожидал, что он начнет хохмить, но отставник, как оказалось, был настроен серьезно.
– Я вот тут слушал его – с балкона, пока тебя не обнаружил, – и подумал: что касается позиции Федеральной партии, то давно известно, что сам по себе факт – ничто, зато его интерпретация – все. Я бы сказал даже больше: фактов как таковых вообще не существует, ибо мы с самого начала имеем дело только и исключительно с истолкованиями. – Он усмехнулся. – Даже если событие в миг своего совершения запечатлено на пленку, – слишком многое зависит от точки, в которой помещалась камера. Что уж говорить о показаниях свидетелей! Но если это справедливо по отношению к частному случаю, то тем более относится к положению страны в целом, поскольку здесь количество интерпретаций следует перемножить на число самих событий, верно? Произведение этих чисел и дает нам количество возможных вариантов – во всяком случае, порядок величины. Согласен?
Я кивнул. Никогда не берусь утверждать, что мои, допустим, истолкования предпочтительнее других, отнюдь нет, но они – мои, а для меня это значит достаточно много.
– Например, – сказал я, продолжая тему, – он по-прежнему считает, что в нынешней мировой расстановке сил мы в лучшем случае где-то на третьих ролях. Еще не так давно это можно было принимать за истину…
– Знаю, – сказал Изя. – Попалась мне как-то на глаза одна из твоих статеек… Полный бред.
Я мог бы обидеться, но махнул рукой: обижаться на Изю всегда было бессмысленно: до него в упор не доходило, что он способен кого-то обидеть.
– Однако, – продолжал я, – для того чтобы понять, как ты выглядишь, нужно зеркало. В нем видишь себя как бы со стороны. Для нас зеркалом является мнение тех, для кого наше истинное состояние является существенным обстоятельством миропорядка. И там – даже поверхностный анализ показывает – наши акции котируются куда выше, чем тут, внутри. Не случайно ведь та дружба, которую только что один мой американский знакомый назвал уже традиционной – как-никак, с начала века вроде бы она длится, – стала вроде бы давать трещины: держава-гегемон любит дружить со слабейшими, потому что они всегда согласны; а если младший брат занимает другую позицию – значит он больше не так уж слаб, как по инерции считают. Ясно ведь, почему ведется кампания по дискредитации Александра как претендента на престол: из его воцарения проистекал бы прочный союз с Исламидой, ее сплоченность вокруг мощного тяготеющего центра – вокруг Москвы; главы большинства исламских стран теперь уже прекрасно понимают: если не справиться с терроризмом, то чем дальше, тем больше в нем будут обвинять ислам вообще, хотя они-то знают, что это не так; но самим им не справиться – и поэтому они сами идут нам навстречу, поскольку духовно даже убежденные православные к мусульманам стоят ближе, чем, например, к католикам. А договорившись, признав – пусть и не громогласно – ведущую роль России, Исламида с ней образует такой полюс силы, с которым Америке уже не справиться, а Дальний Восток им помогать не станет. В Штатах понимают – те, кто поумнее, – что, во-первых, после Ирака и Ирана Америку перестали не только
