— И с чего это я взяла, что вы пришли из-за меня, — снова заговорила артистка Фрелих, — вы мне даже пальто снять не помогаете. Похоже, что вы явились ради своих поганцев, которых вам надо изрубить на котлеты.
Гнус покраснел и беспомощно огляделся вокруг.
— В первую очередь, разумеется… но, собственно говоря… первоначально…
Она сердито покачала головой.
Толстуха встала из-за стола, намереваясь прийти к ним на помощь. Она уже была во всеоружии — красная блузка с низким вырезом и вчерашний ослепительный цвет лица.
— Почему вы не поможете барышне снять пальто? — осведомилась она. — Дама вас просит, а вы никакого внимания! Так не годится!
Гнус стал тянуть рукав. Рукав не поддавался, актриса Фрелих пошатнулась и упала в его объятия. Растерявшись, он замер.
— Вот как надо это делать! — наставляла его толстуха.
К ним бесшумно приблизился ее супруг, уже в трико, от бедра к бедру через весь живот у него змеилась толстая складка жира, на шее красовалась волосатая бородавка. Он поднес к глазам Гнуса маленькую газетку.
— Прочитайте-ка, господин учитель. Здорово же они разделали эту банду.
На лице Гнуса тотчас же изобразилась серьезность знатока, к этому его обязывало печатное слово. Он узнал местный социал-демократический листок.
— Что ж, посмотрим, — отвечал он, — как обстоит дело с этой статьей.
— В ней как раз идет речь об учительских жалованьях, — сказал артист. — Мы с вами вчера об этом толковали.
— Ах, брось, — решительно вмешалась его супруга и отняла у Гнуса газетку. — Жалованья с него и так хватает, ему кое-что другое нужно, а это уж не твое дело. Иди-ка лучше фигурять перед этими свиньями.
Зал хрюкал, рычал, свистел, заглушая гром рояля. Киперт повиновался. Он мгновенно придал себе тот самовлюбленный вид, что уже вчера поразил Гнуса, упругой подпрыгивающей походкой направился к двери и исчез в еще сильнее зашумевшем зале.
— Ну, этого сплавили! — заметила толстуха. — Покуда они там его переваривают, давайте-ка, господин профессор, переоденем Розу.
— Разве ему можно? — поинтересовалась актриса Фрелих.
— Надо же ему знать, как раздевают и одевают женщину. В жизни все пригодится.
— Что ж, если вы не против. — И актриса Фрелих сбросила юбку. Лиф она уже раньше расстегнула, и Гнус не без страха заметил, что под платьем она вся черная и блестит.
Но еще удивительнее было открытие, что на актрисе Фрелих не нижняя юбка, а широкие черные панталоны до колен. Ее это, видимо, нисколько не смущало, так как вид у нее был самый невинный. Гнусу же чудилось, что ему нашептывают на ухо первооткровения сомнительных таинств, скрытых под респектабельным бюргерским покровом, накинутым из уважения к полиции. И он чувствовал гордость, к которой примешивался страх.
Там, за дверью, Киперт сорвал бурные аплодисменты и начал новый номер.
— А теперь ему, пожалуй, лучше отвернуться, — сказала Роза Фрелих. — На мне сейчас ровно ничего не останется.
— Бог с тобой, детка, он же солидный, разумный человек, что ему сделается?
Но Гнус уже успел отвернуться. Он напряженно прислушивался к шуршанию за своей спиной. Заторопившаяся толстуха что-то сунула ему.
— А ну-ка, подержите.
Гнус взял, не зная, что именно. Это было нечто черное, легко сжимавшееся в маленький комочек и странно теплое, точно живой зверек. Вдруг он выронил из рук этот предмет, ибо понял, отчего он так тепел. То были черные панталоны!
Он быстро поднял их и замер. Густа и артистка Фрелих, занятые своим делом, торопливо обменивались какими-то замечаниями чисто технического порядка. Киперт уже закончил и второй номер.
— Мой выход, — сказала его супруга. — Помогите вы ей одеться. — И, так как Гнус не шевелился, крикнула: — Да вы что, оглохли, что ли?
Гнус вздрогнул: он задремал, как его ученики во время затянувшегося урока; очнувшись, он покорно взялся за шнурки от корсета. Актриса Фрелих улыбалась ему через плечо.
— Почему вы все время от меня отворачивались? Я ведь уж давно в приличном виде.
Сейчас на ней была оранжевая нижняя юбка.
— Да и вообще, — продолжала она, — я ведь только из-за Густы велела вам стать спиной. Мне так даже интересно знать, как, по-вашему, я сложена?
Гнус ничего не ответил, и она сердито отвернулась.
— Тяните сильней!.. Бог ты мой, да говорят же… давайте сюда, где уж вам!
Она зашнуровалась сама. И, так как он продолжал стоять, беспомощно протянув свои праздные руки, спросила:
— Неужто же вы не хотите быть со мной чуточку полюбезнее?
— Я, разумеется… — в смущении бормотал он. Он долго искал слова и наконец объявил, что в черном, да, да, в черной одежде находит ее еще красивее.
— Ах вы поросенок! — ответила актриса Фрелих. Корсет сидел безупречно…
Совместный номер Густы и Киперта имел большой успех.
— Ну, теперь скоро мой выход, — сказала артистка Фрелих, — осталось только «сделать» лицо.
Она села к зеркалу и начала проворно орудовать баночками, флакончиками, цветными палочками. Гнус не видел ничего, кроме ее тонких рук, мелькающих в воздухе, перед его растерянным взглядом происходила какая-то сложная игра бело-розово-желтых линий; они рождались, исчезали, и каждая из них, прежде чем раствориться в небытии, заменялась новой. Ему было велено брать со стола и подавать ей какие-то непонятные предметы. Несмотря на свою лихорадочную деятельность, она выбирала время, чтобы топать ногой, если он подавал не то, что ей требовалось, и вознаграждать его дразнящим взглядом за проявленную расторопность. Меж тем ее взгляд становился все более и более дразнящим. Гнус наконец понял, что этому немало способствуют карандаши для подрисовки, которые он подавал; красные точки в уголках глаз, красные же линии над бровями и нечто черное и жирное, чем она мазала себе ресницы.
— Надо еще только уменьшить рот, — изрекла она.
И перед ним мгновенно возникло ее вчерашнее, отчаянно пестрое лицо. За туалетным столом сейчас сидела уже подлинная актриса Фрелих. Он был свидетелем ее возникновения и только сейчас уяснил себе это. Ему довелось бросить беглый взгляд на кухню, где изготовлялись красота, душа, сладострастие. Он чувствовал себя одновременно и разочарованным, и приобщенным тайн. Он думал: «Это все?» — и тут же: «Но это изумительно». Сердце его учащенно билось, а артистка Фрелих тем временем вытирала о тряпку руки, измазанные той самой жирной краской, которая заставляла биться его сердце.
Затем она укрепила в волосах вчерашнюю диадему… В зале неистовствовали. Она пожала плечами, покосилась в сторону зала и, нахмурившись, спросила:
— Вам это тоже понравилось?
Гнус ничего не слышал.
— Сейчас я вам покажу, что значит «гвоздь программы». Сегодня я буду петь убийственно серьезный романс, поэтому мне нужно длинное платье… Давайте-ка сюда вон то, зеленое.
Гнус сновал взад и вперед между охапками костюмов, фалды его сюртука развевались. Зеленое платье наконец нашлось, и в мгновенье ока она уже стояла перед ним в какой-то сказочной чешуе, незатянутая в талии, с гирляндой роз, вьющейся вокруг ляжек и живота. Она взглянула на него, он ни слова не говорил, но выраженьем его лица актриса Фрелих осталась довольна. Она величаво прошествовала к двери. Но, не дойдя до нее, обернулась, вспомнив о жирном пятне сзади, которое в эту минуту созерцал Гнус.
— Ладно, я ведь не нанималась показывать его этим обезьянам, — с бесконечным презрением
