Но он, оказывается, презервативами не пользуется. Как-то не уважает.
– Тогда, – смеюсь, – в два слоя гигиенический бинт. И никаких половых сношений.
А она прямо чуть не плачет.
– Я тебе, – шмыгает носом, – серьезно, а ты… Я думала, ты не такой.
Вот это я понимаю. Мало того, что сама же меня и наградила. Теперь еще и сохрани ей жениха.
– Может, – продолжает, – просто с ним поговоришь… И признаешься. Тебе же все равно.
И тогда он ей все простит и женится.
Потом, конечно, дошло. Ну какая ему разница, кто кого заразил. Начистит ей для профилактики харю – и вся любовь.
Скорее всего, вызвал бы меня на дуэль. За осквернение чувства. Все-таки офицер.
И так бы, дурак, и не узнал. Что я его своим телом прикрыл. И весь ее огонь геройски взял на себя.
Ходил бы там, в своем Нижнем Тагиле, на “провокацию” и, приспустив кальсоны, подставлял волосатую ягодицу медсестре. А та, с нацеленным из ампулы шприцем, уже давно приготовилась. И, привычно всадив иглу, все нажимает, и нажимает, и нажимает… И вот уже протягивает вату.
Так, несолоно хлебавши, и улетел.
А познакомились мы с Зоей так. Как-то всей лабораторией провожали на материк сослуживицу, начали еще на работе, а продолжили уже на дому. Эта сослуживица когда-то была Зоиной соседкой, и, когда ей дали квартиру, в ее комнату переехал Павлуша.
И тут вдруг и нарисовалась Зоя; оказывается, пришла за ключами, будет во время отпуска сослуживицы поливать фикус; теперь-то все понятно: хата.
И я как только Зою увидел – так чуть ли не выронил гитару: как будто меня ударили пыльным мешком. Да так с тех пор ударенный и хожу. И если посмотреть на мою фотографию в военном билете, то как-то и не очень верится, что я интеллигентный человек.
Я когда вылетаю из Москвы, то еще европеец. А не успею перелететь через Уральский хребет – и уже азиат.
А в нашу первую брачную ночь Зоя меня озадачила. Как написал в свое время Евтушенко, “постель была расстелена – и ты была растеряна”. И мне вдруг потребовалось в туалет.
И тут Зоя и выдвигает из-под кровати горшок. И я ее сначала даже и не понял.
Уже без плавок, стою над горшком – и думаю. А Зоя, такая сентиментальная, тоже стоит и улыбается.
ПРАЗДНИКИ В МАГАДАНЕ
Я открываю глаза – и отираюсь щекой о сиську… и все сиськи, сиськи… просто удивительно – и вдруг куда-то проваливаюсь…
Снова открываю глаза – и уже в очереди в гастрономе. И все бутылки, бутылки… – просто удивительно – и снова куда-то проваливаюсь…
Опять открываю глаза – и уже за столом в бараке; и все рюмашки, рюмашки… просто удивительно – и опять куда-то проваливаюсь…
Я открываю глаза – и отираюсь щекой о сиську… И все сиськи, сиськи… просто удивительно…
А после физзарядки я подошел к начальнику и говорю:
– Вот, – объясняю, – восемь уколов… – И протягиваю из диспансера справку.
– Какие еще, – морщится, – уколы… – И смотрит на меня как баран.
– Как, – удивляюсь, – какие. – И показываю ему на справке печать.
Но потом все-таки доперло: как-никак парторг. И видит, что дело серьезное.
– Ничего, – говорит, – не знаю. Подводите коллектив. – И побежал на второй этаж жаловаться самому Шкуренке. А Шкуренко – это как раз тот самый гнус, через которого на меня вышел академик Шило. Еще перед фельетоном. Когда я к нему (к этому самому Шиле) приперся выгораживать Владилена.
Пока мне делали уколы, я ночевал в спальном мешке на пилораме, а после “провокации” одолжил у Лешки 18 рублей и купил билет на пароход. А уже в Находке, когда все ждал из Магадана перевод, пока еще бухгалтерия раскачается, ко мне прицепился какой-то странный тип и все угощал меня “бархатным” пивом, и я еще не мог понять, чего ему от меня надо. И все интересовался, как я отношусь к Анатолию Кузнецову, свалившему по ленинским местам в Лондон. И все его сначала держали за стукача. Ну, думают, опять “Братская ГЭС”.
А у него – “Бабий яр”.
И на прощанье этот самый тип всучил мне на мелкие расходы пятерку.
Я, конечно, сначала не брал, но он на меня даже обиделся: да брось ты, говорит, какой разговор, пришлешь на главпочтамт, до востребования. И я еще тогда удивился: вот это человек. И написал мне на салфетке свои инициалы. Помню только, что Федя. А фамилия, кажется, Легкий.
И Старик все потом смеялся, что Федя все-таки парень не промах. Наверно, выдали еще и на бутылку. А он ограничился “бархатным” пивом.
И даже символично: был Федя Легкий, а теперь будет Федор Васильевич. Как скажет через несколько лет Аркаша Северный, “растут люди в нашей стране!”.
ОТВЕТСТВЕННОЕ ЗАДАНИЕ
А часам примерно к одиннадцати Вадик приходил наводить марафет: заметал под тахту натоптанную за неделю грязь и вместе со старой наволочкой менял и пододеяльник. А то уже совсем обтрепался. К тому же, еще до переезда к Тоньке, Вадик его как-то по пьянке прожег. Забыл погасить сигарету и ушел в отрубон. А я обычно уходил в управление играть в бильярд (по воскресеньям в Красном уголке всегда кто-нибудь отирался, кто просто так, а кто и под интерес, и если проиграл, то бежишь в гастроном) и ключ от комнаты оставлял в правом кармане телогрейки, она висела в передней на крючке, а от квартиры Вадик им давал свой запасной.
И когда я к вечеру возвращался, то все опять снимал и аккуратно складывал на стул. Как будто в поезде проводница. И Вадик потом уносил.
И Тонька опять все стирала и крахмалила, а я по новой напяливал рвань. Пустые стаканы гранеными обручальными кольцами краснели следами от бормотухи, и даже не помогала открытая форточка: запах духов, перемешанный с запахом курева, так и держался до следующего воскресенья.
А бутылки я пристраивал к нашим общим, их там в углу за тахтой накапливалась целая батарея. И мы потом с Вадиком сдавали.
И соседи все еще катили на меня бочку, что я развожу бардак. Но я им тогда возразил, что это мои брат и сестра.
“Сестренку” Вадик мне в столовой Совнархоза даже как-то показывал, они с Тонькой там вместе обедали. Оказывается, еще и подруги. А вот увидеть “брательника” так и не довелось.
И, как потом выяснилось, оба при исполнении служебных обязанностей: она – по поручению мужа, который был персонально ко мне прикреплен, а хахаль – по поручению начальства их контролировал, товарищ ее мужа по работе.
Вадик мне после все объяснил. Правда, не сразу, а только через четыре года, как-то мы с ним встретились в шашлычной.
Вот это настоящий друг. А раньше все почему-то стеснялся.
– Сначала, – улыбается, – кидал ей палку. А на закусон – фиксировали обстановку.
И тогда я у Вадика спросил:
– Так чего ж, – говорю, – она не ходила вместе с мужем?
Но, оказывается, вместе с мужем нельзя. С мужем – это уже семейственность. А тут ответственное задание.
