Кира усмехнулась; конечно, она думала и об этих двенадцати годах, но главное заключалось вовсе не в них.
– Ты не угадал. Дело в том, что там ведь я не буду такой, как сейчас.
Он взглянул недоуменно.
– Я, наверное, разучился понимать тебя.
– Ну, зачем же так мрачно, – сказала Кира, улыбаясь, хотя губы плохо слушались ее. – Налей еще.
– Пожалуйста. Поставить музыку?
– А ты не привез ничего оттуда? Хоть бы послушать, что и как там исполняют…
– Нет, – он развел руками, – собирался наспех. Да ты скоро услышишь все на месте.
– Знаешь, – сказала она, – я не полечу, – и выпила вино.
– Ты…
– Я решила. Так будет лучше.
В наступившей тишине жужжание часов казалось оглушительным. Александр взял стакан и медленно водил пальцем по его верхней грани. Раздался печальный, пронзительный звон; стакан запел. Кира повела плечами.
– Что же, правильно, – сказал Александр почти беззвучно, глядя мимо нее. – Риск слишком велик.
– Не поэтому, – ровным голосом возразила она.
– Почему же?
– Не знаю… Это не нужно.
– Кому?
– Никому. Тебе.
– Ну, – запальчиво сказал он, – мне лучше знать!
– Ты просто не подумал как следует. Со мной тебе не станет легче. Вдвое тяжелее.
– С чего бы это?
– Очень просто. Ведь там я не смогу жить так, как здесь.
– Куда лучше!
– Ведь работать всерьез я там не сумею!
– Мало ли на свете дел? Главное – оставаться самим собой. Вот я, например.
– Нет, и ты тоже не тот. Совсем не тот.
– Ага, хуже?
– Нет. Но – другой. Да ты и сам знаешь… Ты привез туда открытие. А с чем приеду я? Мои дома не доживут до той эпохи. А начинать сначала в сорок лет – смогу ли я? Будут ли силы?
– Ладно! – Александр махнул рукой. Не станем дискутировать. Все решено и чудесно. – Он отвернулся, но не смог сдержаться: – Если бы ты по-настоящему любила…
– Молчи! Вот если бы я не любила – тогда я могла бы и не рассуждать об этом. Я ведь не очень честолюбива, и создать что-нибудь настоящее мне хочется в первую очередь не ради себя. Я полетела бы, не колеблясь: как-никак интересно посмотреть, что происходит там, в будущем. Будь ты мне безразличен, я не стала бы бояться, что тебе со мною станет тяжелее. А так оно и будет. Я чувствую, что моя вершина – еще впереди, и не хочу, чтобы нас обоих всю жизнь терзала мысль, что я ее так и не достигла. А там мне до нее не добраться.
– Да почему? – взорвался он и вскочил на ноги. – Почему? Как ты не понимаешь, что здесь тебе тоже будет недоставать меня, а там – вдвоем – мы станем вчетверо сильнее?
Кира молчала, и со стороны могло показаться, что она анализирует его слова, стремясь поверить им. На самом же деле она просто прислушивалась к голосу логики, и голос этот говорил ей то же, что и раньше. Через минуту она покачала головой:
– Такие – вдвоем – мы не станем сильнее. Наоборот…
– Чушь. Прости, конечно… – спохватился он и поставил бокал на стол, сильно стукнув донышком.
– Не будем спорить, Алька. Прекрасно черпать силы в любви: я – в тебе, ты – во мне. Но сколько этих сил понадобится, чтобы справиться со всем: с тоской о своем деле, своем времени…
– Хроностальгия, – проговорил он.
– Что?
– Так это называется. Болезнь. Тоска по своему времени, по своей эпохе. Но не есть ли это…
– Видишь, даже название есть…
– Я говорю: не есть ли это всего лишь неизбежная тоска о детстве, посещающая порой каждого? Но разве…
– Да, черпать силы в любви. Но, чтобы черпать, надо откуда-то браться этим силам? Я готова отдать тебе все, и если ради тебя надо лететь и погибнуть – я полечу без слов. Но не погибнуть, прилететь, быть с тобой – и ощущать, как с каждым днем будет иссякать то, ради чего все сделано, – это ужасно. Ведь у нас только и есть, что наше дело…
– Как оно может иссякнуть?
– Что же останется от меня там? Любовь – не только объятия, это знает каждый пятнадцатилетний. Нужная тебе я – это еще и то, что я делаю, что думаю, и – как делаю, как думаю… Но ведь там я буду делать не то, и думать не так, и это уже не буду я, которую ты любишь. Хуже, слабее, неопределеннее… И жить так, ежедневно видеть, как другой нуждается в твоей поддержке, – и не уметь поддержать его – вот что ожидает каждого из нас. Я не хочу убить любовь своими руками. А это значит: у нас нет дополнительного источника сил – общей эпохи; и мы должны остаться каждый в своем времени.
– Вот тут-то она и кончится, – сказал Александр мрачно. – Другое дело, если бы я не возвращался и ты сохранила бы меня в памяти таким, каким я был до старта – на вершине. А сейчас…
– Я очень, очень благодарна тебе. Ради меня ты пронизал время в обратном направлении, совершил подвиг…
– Не надо; я тоже давно переболел честолюбием, и мне нужны не титулы. Но только… Признайся, Кир: может быть, ты просто побаиваешься? Тут ты права: жертвы будут.
– Ну, хорошо, – согласилась она. – Пусть все дело будет в том, что я испугалась. Струсила. Не решилась. Это тебя устраивает?
Александр не ответил; оба замолчали, чувствуя, что продолжение разговора приведет к ссоре, а никто из них не хотел ссоры, которая должна была бы продлиться пятьсот лет – и еще сколько-то. Потом он взглянул на часы.
– Еще много времени. Займемся чем-нибудь?
– Хочешь почитать?
– Нет смысла, – отказался он. – Лучшее из того, что сейчас написано, я могу прочесть и там. А остальное не стоит. Лучше шахматы.
– Слишком сложно. Не могу думать сейчас.
– Что еще можно придумать?
– Крестики-нолики, – подумав, сказала Кира и улыбнулась. – Как в детстве. Глупо?
– Как и все остальное, – проворчал он. – Давай.
Они играли в крестики-нолики, рисуя на бумаге одну табличку за другой. Кира выигрывала чаще. Внезапно Александр отшвырнул карандаш:
– И все-таки не понимаю…
– Что тут непонятного? – Кира отозвалась сразу: каждый миг она была готова к продолжению разговора, отлично понимая, что Александр все еще не примирился с ее решением. – Ты предлагаешь мне великолепный медовый месяц. Но он кончится; мы очнемся – и пожалеем, что возврата нет.
– Медовый месяц? Ошибаешься. Войти в ту жизнь – это будет не так-то легко. Это… Но ты решила окончательно?
– Да, – сказала она, взяла карандаш и поставила крестик.
– Тогда скажи: почему раньше женщины и не задумывались над этим? Они знали, что нужны, и они шли. Женщины были какими-то другими? Сильнее?
– Раньше? – задумчиво спросила Кира, отдавая ему карандаш. – Наверное, у них было что-то, чего нет у меня. Ты хочешь, чтобы я знала все. Я ведь не жила раньше. Не знаю.
– Жаль, – сказал он и нарисовал на табличке жирный нолик. – И все равно я не могу с этим
