– Ко мне, – ответил князь. – Явятся, на ногах чуть стоят, «хотим, – говорят, – подвиг совершить, прикажи, князь, чего-нибудь!».
– Ну вот, давай подождем. Как явятся, тут мы их тепленькими и покоцаем с дураком ихним вместе.
– Точно! – обрадовался князь. – А пока сыграем?
– Сыграем, сыграем, – закивал Гапон, – больно мне кальсоны твои глянулись. И корона.
– На корону не зарься, казенная она!
Черномор нерешительно кашлянул. Князь и Гапон повернулись к нему.
– Чего тебе еще? – спросил Владимир. – Ступай.
– А может, головы-то рубить не надо, а? – спросил Черномор, слегка напуганный результатами своего навета. – Да и богатыри-то тут ни при чем, главное – Иван…
– Ступай, ступай, – повторил князь, – сами разберемся. – И вновь вернулся к домино. – Елки-палки! Все, что ли, уже?!
– Все, – скромно подтвердил Гапон. – Разоблачайся, княже.
Понурившись, дядька Черномор медленно двинулся прочь. В сенях, зажав под мышкой княжецкие кальсоны, его догнал Гапон.
– Эй, Черномор, дело есть!
– Какие у нас с тобой дела могут быть, собака поповская?
– Ну, кто собака, это мы с тобой потом обсудим. Ты вот о чем подумай. Трех богатырей сейчас казнят, так?
– Так, – тяжело вздохнув, признал Черномор.
– А без них дружина княжецкая – тьфу, верно?
– Верно.
– Теперь представь, что как раз в этот момент на Киев печенеги нападут.
– И представить-то боязно.
– А ты не страшись. Ежели ты со своими тридцатью тремя богатырями за печенегов выступишь, быть тебе у ханского наместника воеводою!
– Да ты что?! – взъярился Черномор. – Да я тебя сейчас!..
– Только тронь, – пригрозил Гапон, – вмиг голова с плеч слетит.
– А я сейчас Владимиру про твои речи расскажу.
– Поверит он тебе! Мне он поверит, а не тебе!
– И то правда, – снова вздохнув, согласился Черномор. – Что же делать-то?
– А ты иди домой да подумай хорошенько, – посоветовал Гапон. – Ванну прими, тебе в воде лучше думается, так ведь?
– Так, – сокрушенно подтвердил Черномор.
– Ну тогда – адью, до встречи, – помахал ему Гапон ручкой. – Как надумаешь чего, сообщи. – И поп вприпрыжку помчался обратно в тронный зал.
Глава четвертая,
в которой Алеша не желает быть решкой
Но вернемся к нашему герою и его доблестным друзьям. Пока у князя Владимира плелись дворцовые интриги, много пива да зелена вина утекло в утробы богатырские.
Усилиями Ивана беседа за столом двинулась в ином русле. Да и трудно разве русского мужика склонить к разговору о женщинах?
– А вот у меня тоже история, – нетрезво ухмыляясь, заявил Алеша Попович.
– И у меня, – ревниво перебил его Добрыня.
– Нет уж, я первый, – заупрямился Алеша.
Добрыня схватился за меч:
– Давай-ка, любезный, силушкой померимся: чья возьмет, тот и первый.
– Стойте, стойте, – принялся утихомиривать их Иван, – пусть-ка Бог вас на правду выведет. – И, достав из кармана двугривенный, предложил: – Орел – будет Алеша, а решка – Добрыня.
– Почему это Алеша – орел, а я – какая-то там решка?! – возмутился Добрыня.
– А потому! – ехидно хихикнул Алеша.
– Ну давайте наоборот, – торопливо предложил Иван.
– Но-но, – на этот раз схватился за меч Алеша.
Иван понял щекотливость положения, и не сносить бы ему головы, не вмешайся в беседу Боян:
– Полно ссориться вам, добры молодцы. Лучше чарки свои богатырские вы наполните-ка зеленым вином да испейте их друг за друженьку. Да за Русь нашу – милу матушку.
– Дело Боян говорит, – поддержал сказителя Илья Муромец. – Давайте лучше вмажем, чем меж собой собачиться.
Иван расслабился. Выпили.
– Все-таки интересно было бы мне рассказы богатырские послушать, – заметил дурак.
– А давайте-ка я расскажу о вас, – предложил Боян, – ведь давно уже ваши все подвиги превратились в преданья былинные.
– Да чего ты расскажешь? – презрительно сморщился Алеша, и стало заметно, что он уже не вяжет лыка. – Вы ж, бояны, все переделали, все приукрасили.
– А, пусть рассказывает, – махнул рукой Добрыня и угодил ладонью в чашку маринованных кокосов, – а мы поправлять будем.
– Ладно, ври, – разрешил Алеша.
Боян проворно выставил перед собой гусли, ударив по струнам, извлек из недр инструмента немелодичный аккорд и вдохновенно заголосил:
Алеша вдруг разрыдался и упал лицом в тарелку с печеными устрицами, причитая:
– Не за славой, точно, не за золотом. – И затих.
Воодушевленный успехом, Боян заголосил дальше:
Тут Алеша перебил Бояна, подняв перемазанное устричным соусом лицо:
– Говорил я, врать будешь – так и есть, не удержался.
– Зато красиво, – заступился за Бояна Добрыня.
– А на хрена она мне, красота эта?! – продолжал кипятиться Алеша и передразнил: «Там ему богатырь во честном бою…» Да во честном-то бою меня бы Тугарин мизинцем левым придавил. Обманом я его взял, самым что ни на есть подлым. Аж поныне совестно. Вышли мы в чистое поле, я и говорю: «Что ж ты, Тугарин, брешешь: говорил, что один на один будем биться, а сам войско за собой привел?» Обернулся Тугарин округ себя, тут-то голову я и отсек ему.
Ивану за Алешу стало стыдно.
– Не, Попович, – гнул свою линию Добрыня, – у Бояна-то красивше будет. Давай, дед, ври дальше.
– Это он по скромности своей, – пояснил Боян реакцию Алеши и вновь ударил по струнам, – потому как Алеша Попович-млад своей доблестью честной прославился, ведь не зря ж он покинул свой дом родной, и семью, и жену-раскрасавицу…
Вновь встрепенувшись, Алеша заорал:
– Да кончай ты врать-то, уши вянут. В гробу я твою доблесть видел! Я как раз от жены-то в Киев и сбежал! Она же у меня – царевна-лягушка.
– А, эту историю я тоже знаю, – обрадовался Боян, – очень романтическая история…
