было видно, как над водой вспыхнули и упали стрелы пламени. Длинная сигара над двумя покороче – глайнер (глобальный лайнер) «Зеленый прыгающий кузнечик» – скользнула по взволнованной воде.
Бег ускорялся. Кедрин знал, что сейчас все на острове, кто мог видеть, смотрят на это чудо, которое не может примелькаться: тяжелый корабль уже не касался воды… Блеснули короткие косые крылья. Вода закипела, гул проник в салон, громадный «Магеллан» осуждающе закачался внизу, у стенки…
На высоте пятидесяти километров моторы умолкли. «Прыгающий кузнечик» втянул крылья. Тогда Кедрин стал осматриваться.
Небольшой салон казался пустым, на этом витке ночные рейсы не собирали пассажиров. Если верить сентенции Гура, то вообще уезжать лучше с утра, предварительно хорошо выспавшись и позавтракав. В салоне были только те пятеро, шестым и последним оказался сам Кедрин. Приняв сердито-независимый вид, он уселся поближе к ним.
Теперь он знал, кто они. Эти люди занимались тем же, чем и Велигай; а последний, как известно, строил звездные корабли. Это делалось не на планете, и даже не на Луне: там все-таки было тяготение, и не такое уж малое в пересчете на топливо, потребное, чтобы поднять огромный звездолет и вывести его в пространство. Большие корабли строились на Звездолетном поясе (так назывались специальные спутники, обращавшиеся вокруг планеты на стационарных орбитах). И значит, туда долг призывал сейчас этих людей.
Кедрин не собирался следовать за ними до конца; да это и не требовалось. Чтобы попасть на свои орбиты, Велигаю и его спутникам нужно было сначала добраться до одного из космодромов, которых не так уж и много осталось на планете; затем дождаться там корабля – одного из тех небольших кораблей, которые поддерживали сообщение между Землей и поясами или Землей и Луной. Ожидание могло затянуться на несколько часов, а то и больше… Словом, у Кедрина, возможно, окажется достаточно времени, чтобы поговорить с Ирэн по-настоящему. Что до Велигая – с ним было бы очень интересно познакомиться. Но конструктору кораблей сейчас, кажется, не до знакомств или теоретических собеседований.
Хорошо бы суметь завести большой разговор уже сейчас. Кедрин украдкой покосился на спутников: никто не смотрел на него. Тогда он постарался как можно незаметнее отвинтить значок и спрятать его в карман, как бы устраняя причину недоразумения. Потом поднялся с кресла. И сокрушенно вздохнул: нет, в таком виде просто невозможно разговаривать с женщиной. Соприкосновение с шероховатой обшивкой «Кузнечика» не прошло для костюма даром; на коленях пятна грязи, и даже, кажется… да, брюки порваны. Другую пару можно будет достать только на космодроме. А до тех пор…
Ничего, утешил себя Кедрин. Все равно, сейчас разговора не вышло бы. Ирэн сидит рядом с Велигаем. Велигай делает вид, что вовсе не заметил появления Кедрина в салоне. Вообще, кроме Холодовского, единственным, кто обратил внимание на Кедрина, был Гур. Он оглянулся и чуть прищурил глаза.
– Дисциплина погибла в дебрях Архипелага, – пробормотал он.
– О! – осуждающе произнес Дуглас и покачал головой.
– А что? Человек тем и отличается от животных, что обладает способностью иногда поступать нелогично и отклоняться от однажды принятой системы поведения, – назидательно заявил Гур. Он поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, и начал было что-то относительно логичности инстинкта. Никто не поддержал беседы, и Гур умолк, обиженно проворчав напоследок: – О люди, люди, о побочный продукт синтеза ядер гелия!..
Кедрин глубоко вздохнул. Ему вдруг показалось, что вот-вот начнутся какие-то совершенно необычные и очень важные события.
Однако это было не совсем так.
Людям свойственно думать, что события лишь надвигаются, и, сдерживая участившееся дыхание, ждать их начала, в то время как события уже окружили людей со всех сторон, уже прочертили в пространстве-времени свои, пока еще невидимые, трассы, и нужно не ждать их, а лишь разглядеть и приготовиться встретить во всеоружии воли и разума.
Но понимание этого дается опытом. Пока же его нет, человек может просто откинуться в кресле и ощущать, как медленно исчезает ускорение и тело становится все легче, потому что глайнер «Зеленый прыгающий кузнечик» стремительно приближается к вершине своей баллистической кривой, к точке, откуда начнется его медленное падение на землю. Человек может украдкой (чтобы не показать, что на такой машине он, как ни странно, летит впервые) оглядеть кабину, в общем ничем не отличающуюся от салона самого обычного вакуум-дирижабля или внутриконтинентального лайнера, делающего не более трех тысяч километров в час. Только кресла стоят на каких-то постаментах, аккуратно прикрытых потертыми ковриками. И меньше иллюминаторов. И сами они очень малы.
Человек может поэтому включить экран на спинке переднего кресла и любоваться россыпью облаков далеко внизу и медленно ползущим чуть выше облаков тяжелым транспортом с короткими, вынесенными в самый хвост крыльями. Можно смотреть на бодро встающее на западе солнце, которое движется куда медленнее, чем глайнер. Но лучше всего – сидеть и слушать, о чем разговаривают пятеро, расположившиеся в креслах чуть впереди. Хотя это вряд ли можно назвать разговором. Скорее, это общее молчание на одну тему, молчание, из которого изредка складываются отдельные фразы.
– Не пойму: почему Лобов сообщает о четырех месяцах? Энергии все же должно хватить на пять – пять с половиной…
– Их догонит Трансцербер.
– Все-таки они нашли Трансцербер, – сухо сказал Холодовский. – Герн будет торжествовать. И произносить свое любимое: «Я же говорил…»
– Герн не будет торжествовать. Он станет рвать остатки шевелюры и стремиться туда, чтобы пожертвовать собой для спасения этих восьми.
– Жертвы их не спасут.
– Как знать?
– И все-таки они счастливы. Нашли планету!
– Только бы она не нашла их, мой категоричный друг!
И вновь тихо, и можно смотреть на любого из пятерых: на Велигая, который опять будто окаменел в своем кресле, так что непонятно: спит он, или думает, или просто отдыхает, расслабив мускулы тела и отключившись от всего; на Ирэн подле него – она, широко раскрыв глаза, глядит куда-то вдаль: в прошлое? в будущее? Кажется, иногда ей хочется оглянуться, но как узнать, правда ли это или только кажется?
Гур сидит, задумчиво выводя пальцем на выключенном экране какие-то фигуры, причудливые линии, в хаосе которых угадываются закономерность и ритм. Холодовский вложил в ухо капсулу приемника и слушает передачу. Дуглас только что успел, вопреки нормам поведения, разобрать на ладони такую же капсулу и теперь критически разглядывает на свет какую-то, едва видимую простым глазом деталь.
И вот, оказывается, можно смотреть на все это – и не разглядеть событий. Не увидеть их даже в хрусткой ленте фотограммы. Человек, показавшийся из пилотской кабины, тронул Велигая за плечо, протянул ему эту ленту и неторопливо удалился. Он шел по проходу между креслами, насвистывая, дирижируя указательным пальцем.
Велигай прочитал фотограмму, не сделав ни одного движения сверх необходимых для того, чтобы взять ленту и развернуть ее. Никто из остальных не повернул головы. Похоже, что крайне нелюбопытны были они, хотя уже сам факт сообщения на борт «Кузнечика» был многозначителен: нащупать глайнер в полете направленным лучом по-прежнему оставалось не такой уж легкой задачей.
Прочитав ленту, Велигай аккуратно свернул ее, сунул в карман комбинезона и застегнул карман. Затем он легко поднял из кресла свое угловатое, сутулое тело.
– Что-то непонятное; нелепое сообщение, – сказал он, обращаясь ко всем сразу, и все головы повернулись как по команде. – Коротко и неясно. И угораздило меня потерять микро. Оказывается, меня еще целые сутки после этого пробовали вызывать… Потерял жетон. А в фотограмме много ли напишешь? Какой-то запах появился. Что это может означать?
– Напутали, – сердито произнес Холодовский. – Мало ли у нас путаников?
– Пишут: есть одна жертва.
– Жертва запаха? – удивился Дуглас. – О нет, это неправдоподобно. Если это не запах спиртного, разумеется.
