карманы, наконец, ходьба по сцене и выпады у самой рампы - были действиями поэта-театра...» (П. Незнамов). Театральные работники завистливо посматривали на его выступления: какой прекрасный материал пропадает для сцены!..
Располагало публику поведение Маяковского. Чаще всего он входил на сцену, деловито здоровался, ставил на стол бутылку нарзана или графин с водой, доставал из кармана свой плоский стаканчик, который постоянно носил с собой, снимал и вещал на спинку стула пиджак, поддергивал (или даже закатывал) рукава рубашки и объявлял: «Начнем работать». И та серьезность, деловитость, с какой он «устраивался» на сцене, вызывала к нему доверие как к человеку слова и дела.
Конечно, тут есть и элементы игры, почти незаметной для внешнего наблюдения. Публика быстро привыкает к его манере держать себя на сцене. Привыкает и принимает эту манеру.
Маяковского раздражали вопросы о поэтах: кто лучше, кто хуже?
В Харькове на вечере спросили:
- Почему вы считаете, что Андрей Белый хуже, менее талантлив, чем «красный Маяковский»?
- Да уже потому, - ответил Маяковский, - что он «белый». Нечего мериться талантами, не это важно. Важно то, кому талант поэта служит, для кого, для чьего дела он работает.
Вечера и выступления - это работа. Трудная работа.
- Все-таки устаешь, - говорил он Кассилю, вышагивая по тротуару после вечера в Политехническом. - Я сейчас как выдоенный, брюкам не на чем держаться. Но интересно. Люблю. Оч-ч-чень люблю все-таки разговаривать. А публика который год, а все прет: уважают, значит, черти. Рабфаковец - этот сверху... удивительно верно схватывает. Приятно. Хорошие ребята.
Поездки и выступления, отнимая много времени, не заслоняли целеустремленной издательской, журналистской и общественной деятельности, они были частью ее, ибо Маяковский в лекциях и докладах большое место уделял именно этим вопросам: он говорил о пропаганде книги, о Лефе, о литературных делах, прямо вводя своих слушателей в существо споров с конкретными противниками...
Не охладила его и неудача с журналом «Леф». В конце августа - начале сентября 1926 года, он пишет заявление в отдел печати ЦК ВКП(б) и в Госиздат об издании журнала «Новый Леф», обосновывая свою просьбу задачей «использовать искусство для социалистического строительства одновременно с максимальным повышением качества этого искусства», связывая задачи журнала с «очередными задачами, выдвинутыми партией и Советской властью».
И на этот раз разрешение на издание журнала было получено очень скоро. Госиздат даже обязался выпустить первый номер в декабре, но все же не успел. Журнал стал выходить с января 1927 года. Причем, выступая на вечерах, Маяковский сам проводил подписку на журнал (как иногда садился в кассу и сам продавал билеты на свои вечера).
Первый номер журнала «Новый Леф», вышедший в начале января 1927 года, открывался передовой статьей «Читатель!», написанной Маяковским. «Читатель!» - программная статья. Программа «Нового Лефа» мало чем отличается от программы его предшественника - «Лефа». Но здесь Маяковский справедливо указал на опасность измельчания культуры под влиянием нэпа. «Рыночный спрос, - говорится в статье, - становится у многих мерилом ценности явлений культуры», а «мерило спроса часто заставляет людей искусства заниматься вольно и невольно простым приспособленчеством к сквернейшим вкусам нэпа».
На болотной почве нэпа пышным цветом расцветал отравленный букет того, что сейчас называется «масскультом». Маяковский это видел и чувствовал острее многих современников. Поэтому тезис: «Леф - видит своих союзников только в рядах работников революционного искусства», - выдвинутый в статье, имел вполне практическое и политическое значение!
В статье повторяется тезис о том, что Леф «искусство отображения жизни заменяет работой жизнеустроения». С этой позиции Леф не сдвинулся. Но в целом Маяковский ратовал за искусство действенное, революционное по духу, подчиненное задаче обновления мира. Этот пафос был ярко выражен в напечатанном в первом номере стихотворении «Письмо писателя Владимира Владимировича Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому».
В издательском плане дело с «Новым Лефом» пошло лучше, чем с его предшественником. В феврале вышел уже второй номер, в марте - третий... Во втором номере опубликовано стихотворение «Нашему юношеству», отрывки из сценария «Как поживаете?» и статья «Караул!».
Статья остро полемическая. Маяковский с гневом и болью пишет о том, как неквалифицированно работают с авторами руководители Совкино, он рассказывает, как шло обсуждение его сценария «Как поживаете?». В одном случае - «под сплошную радость и смех» с последующими безудержными похвалами (слушали специалисты), а в другом - «слушали с унынием» и: «Сценарий непонятен массам!» (слушали члены правления Совкино, отклонили).
Маяковский справедлив в своем гневе:
«Почему у бухгалтера в культуре и искусстве решающий голос, - спрашивает он, - а у деятеля культуры и искусства даже нет совещательного в их бухгалтерии?»
Многие встречи во время поездок по городам превращались как бы в студийные занятия. Маяковский никогда не отказывал в просьбах встретиться литкружковцам, начинающим поэтам, журналистам, он умел вести эти встречи на уровне откровенного товарищеского разговора о литературе, о стихах. К нему охотно шли, напрашивались, учились у него.
Как-то в Пензе не было времени для специальной встречи с рабкорами, и Маяковский пригласил их в гостиницу, в свой номер. К великому смущению администрации, собралось человек пятьдесят: как они разместились в комнате - представить трудно. Не только, конечно, на стульях и диванах, но и на полу.
Такие встречи не обходились без чтения стихов молодыми поэтами, разбором их Маяковским. Он строг, как правило, не льстит молодым, не допускает снисхождения. Поэзия не терпит дилетантства. Мастерство, стиховая культура - непременные условия для занятия ею.
В отношении к способным Молодым людям сказывалась широта и щедрость души Маяковского, искреннее желание видеть больше «поэтов хороших и разных». Он, как и Горький, видел в рабкорах ту базу, «откуда должны черпаться литературные силы», поэтому не только охотно откликался на просьбы о встречах, но и сам, имея время, заглядывал в их клубы.
Когда В. Полонский в статье «Заметки журналиста. Леф или блеф?» обвинил журнал Маяковского в «умерщвлении» молодежи, то Маяковский фактами опроверг его утверждение, но при этом заметил: «Вы можете меня ругать по вопросам моего литературного вкуса... но не по вопросам умерщвления пролетарских писателей или молодых писателей...» Поддержка молодым (в том числе и таким, как Светлов, Жаров, Кирсанов) оказывалась без уступок требованиям вкуса, требованиям действенного революционного искусства. Неряшливости, безвкусицы, а тем более - идейной уступчивости Маяковский не прощал никому.
В этом же, 1927 году, Маяковский совершил довольно большое заграничное путешествие. 19 апреля он приехал в Прагу. Поэта принимали здесь с полным радушием - прежде всего в писательской и в рабочей среде. Многие его стихи (и даже поэмы) были переведены на чешский язык и хорошо известны в Чехословакии. Поэтому выступления поэта проходили с успехом.
Сначала Маяковский выступил в Освобожденном театре в каком-то ревю, где давались лирические сценки чешских и зарубежных авторов и где царила скука. Чтением «Левого марша» поэт взорвал тихое уютное времяпрепровождение. «После тоскливого и меланхолического обращения Витезслава Незвала к облаку (он читал в переводе на чешский язык «Чужеземца» Бодлера -
А сам Незвал, выдающийся чешский поэт, тогда еще молодой человек, так вспоминал об этом:
«Мы... изумленно глядели на него из-за кулис, а зрительный зал сотрясался от его голоса - голоса революции... Его потрясающее выступление было вне программы, и наша молодая публика, среди которой было и немало испуганных обывателей, награждала его бурными аплодисментами. Мы, участники спектакля, готовы были с радостью сорвать с себя маскарадные костюмы и броситься за поэтом, который исчез так же неожиданно, как и появился. Мы едва успели устроить ему овацию и пожать руку».
Маяковский познакомился с Марией Майеровой и был у нее дома, с Юлиусом Фучиком, поэтом Иозефом Горой и другими прогрессивными чешскими писателями. Они вместе шли на вечер Маяковского и увидели, как потоки людей стекаются с разных сторон к Народному дому. Зал на семьсот человек вместил
