грабим, и приходится все покупать за свои деньги. Я еще не возвысился настолько, чтобы получить право грабить безнаказанно.
Колумб. Прими мои сожаления.
Чернобородый. Ну, не так уж все плохо. Не другим чета.
Графиня. Мой супруг дон Педро добился признания как один из лучших мастеров исполнения воли их величеств.
Погонщик. Замысловато сказано. Но не слишком понятно.
Колумб. Очень просто, друг мой. Это означает всего лишь, что наш приятель вешает людей, попавших в немилость.
Погонщик. Он, значит, палач – раньше это так называлось.
Графиня. Так говорят разве что среди простонародья. А Педро теперь мой муж и должен появляться в свете. Он даже при дворе бывает.
Чернобородый. Надо же приглядываться к будущей клиентуре. Каждая шея требует своего приема. Если вас, дон Кристобаль, решат в конце концов повесить – а оно так и случится, если наших с вами земель не окажется на месте, попомните мои слова, – и вам удастся попасть ко мне, то увидите, как нежно я работаю. Запишитесь-ка заблаговременно в очередь, а? Когда настанет миг, вы даже и не заметите, как начнете давать пинка ветру.
Графиня. Но, дон Педро! Этот лексикон!
Чернобородый. Ну да, сеньор адмирал, в том и беда: в своем деле я мастер, и если бы наши состязания устраивались публично, как, например, у вашего брата трубадура, я тоже мог бы заработать лавровый венок. Но нас не знают. Мы – опора трона их величеств, их фундамент; а фундамент находится в земле и не виден снаружи.
Графиня. Вот это и печалит меня, дон Кристобаль, и вы, человек тонко чувствующий, меня поймете. Педро заслуживает славы не менее, чем какой-нибудь менестрель. Но нравы нашего света таковы, что стоит ему заговорить о своем деле всерьез, как отношение к нему меняется. Не из-за того, что он делает: мы, хвала всевышнему, не лицемеры. Но из-за того, как он об этом говорит: такие слова и в самом деле приличествуют бродягам и разбойникам, но не идальго.
Чернобородый. Все они с удовольствием смотрят, как ты вздергиваешь их приятеля с такой быстротой, что он даже «Отче наш» не успевает пробормотать. Но стоит тебе при каком-нибудь маркизе произнести слово «петля», как он воротит нос.
Графиня. Согласитесь, «петля» – это звучит грубо и мрачно.
Чернобородый. Попробовал бы ваш свет хоть два часа просуществовать без этого мрака.
Колумб. Не понимаю, почему вы объясняете это мне.
Графиня. Но, мой милый, это же так очевидно! Вы были поэтом, дон Кристобаль; поэты, как известно, умеют выражаться гладко, говорить обиняками – но так, что все понятно. С другой стороны, никакой пользы трону они не приносят. Педро приносит пользу, но говорить не умеет. Так вот, было бы очень хорошо, если бы он усвоил кое-что из вашего искусства, чтобы свои рассказы передавать поэтическим языком.
Колумб. Палач идет в поэты?
Чернобородый. А почему бы и нет, черт возьми! Палачи нужны не только с топором. Но пока что я хочу только научиться этакому разговору… Ну, ты понимаешь, старина. Если «петля» звучит плохо, то как мне сказать, чтобы звучало благопристойно – дьявол бы унес их условности!
Колумб. Ну что ж – вместо петли скажите «рондо». Это означает не что иное, как круг. А круг…
Чернобородый. Это и есть петля, правильно. Рондо? Ха! Похоже, это сгодится. Теперь я буду надевать им на шею рондо! Давай дальше, сеньор поэт!
Клянусь мощами святого Евстахия, он не хочет с нами разговаривать. Человек, провалиться бы ему, не всегда способен порадоваться удаче другого. Эй, дон Кристобаль! Сеньор адмирал, черт побери! Свистать всех наверх!
Монах. Вот уж не совсем подходящее место для того, чтобы поминать нечистого.
Чернобородый. Ваше преподобие! Вот неожиданная встреча! Давненько я вас не видал. Вы словно заперлись в своем монастыре, вот как наш друг адмирал – в этом замке.
Монах. С той разницей, что я заперся сам и не бездельничаю, как он.
Чернобородый. Ну ясно, кто же и трудится, если не монахи.
Монах. В ваших словах можно при желании уловить неуважение к церкви. Но я и впрямь серьезно работаю.
Графиня. Надеюсь, преподобный отец, вы не пишете воспоминаний о нашем путешествии?
Монах. Нет, дочь моя. Они уже написаны сеньором Кристобалем, и, бог свидетель, никто не мог бы написать лучше. Правда, он не изложил там всего…
Графиня. Все было бы излишним.
Монах. Я не имел в виду ваших, скажем, ошибок молодости.
Графиня. Остальное меня не интересует.
Монах. Обычная женская недальновидность. Итак, вы слушаете меня, дон Кристобаль?
Колумб. Что бы вы ни говорили, я не стану выдумывать кровопролития. Мне претит даже мысль об этом.
Монах. Боже упаси. Напротив, спаситель учит нас быть кроткими, как голуби. Не хотите описывать драку – не описывайте, господь вам судья.
Колумб. Чего же вы от меня хотите?
Монах. Помнится, когда мы с вами были на новых землях…
Чернобородый. Мы с вами были! Вот именно! Ха!
Графиня. Помолчи, милый.
Колумб. Что вам нужно?
Монах. Всего лишь, чтобы вы припомнили, сколько огнедышащих гор мы там видели.
Колумб. Огнедышащих гор?
Монах. Вот именно. И чтобы вы вспомнили, что видели их много.
Чернобородый. Не пойму, зачем ему понадобились горы.
Графиня. Помолчи, прошу тебя. Его преподобие лучше знает.
Погонщик. Ну да – без выгоды монах и рта не раскроет.
Колумб. Я не помню огнедышащих гор.
Монах. А между тем их там было сотни три.
Чернобородый. Уж это вы хватили, святой отец. Три сотни! Не много ли?
Погонщик. Сбавьте половину, может, его милость и согласится.
Монах. Сеньор капитан, разве вы не помните этих гор?
Чернобородый. Знай я, к чему они, может, и вспомнил бы.
Монах. Ваше легкомыслие поражает меня, сын мой. Подумайте: на поиски земель послана вторая экспедиция. Найдет ли она их?
Чернобородый. Черта с два! Их и нет вовсе!
Монах. Я тоже так полагаю. Но если земель не окажется, то не возвратятся ли наши, сеньор капитан, судьи к мысли о том, что мы, вместо того чтобы совершать открытия, просто-напросто грабили корабли вблизи Азорских островов?
Чернобородый. Клянусь веревкой, верно.
