— А мог парень общаться с художником помимо вас?
— Мог. На второй сеанс я задержался: вышел конфликт с бригадиром из-за нарядов. Я послал Авдеева предупредить художника. Когда вернулся, подходил к двери, то слышал какой-то разговор, но с моим приходом он прекратился. После третьего сеанса было поздно, художник опасался идти один, и парень вызвался его проводить. Вернулся он часа через два. Я спросил его: «Что так поздно?» Авдеев ответил: «Трепались!»
— На сколько вы опоздали во втором сеансе?
— Примерно на час.
— Вы знаете имя и фамилию художника?
— Донат Юколов.
— Вы могли бы узнать его по фотографии? — Я разложил перед ним снимки бородачей.
— По-моему, этот… — Он взял со стола фотографию Юколова.
— Вас не затруднит написать все, что вы мне сказали?
— Если надо…
— Надо, Александр Саввич, очень надо. Вот вам бумага, перо. Садитесь к столу.
Раздался звонок телефона. Гаев поднял трубку.
— Одну минуту. — И обратился ко мне: — Вас, Федор Степанович.
— Звонит полковник Каширин, — услышал я. — Можно его переключить на ваш телефон в номере?
— Пожалуйста, переключайте.
Наступила длительная пауза, во время которой я наблюдал за Дзюбой. Он отлично справлялся со своей задачей, писал легко, почти не задумываясь, попыхивая трубкой.
Наконец женский голос сообщил: «Будете говорить с Москвой».
— Федор Степанович? — услышал я голос Каширина. — Задал ты нам работенку!
— Простите, Сергей Васильевич, обстоятельства! — Я пододвинул к себе лист бумаги. — Слушаю вас.
— Хельмут Мерлинг, гамбургский немец. Прибыл в США в 1930 году; через два года принял американское подданство и работал в городе Цинциннати на шелкоткацкой фабрике художником по рисунку тканей. В 1940 году Мерлинг, вызванный телеграммой о смерти отца, выехал в Германию. В Берлине он два года учился в гитлеровской «академии» шпионажа и диверсии, а в сорок втором был заброшен в. Америку. В газете «Джексонвилл Стар» опубликована фотография Мерлинга. Мы сделали копию в пяти экземплярах и завтра утром высылаем со всеми материалами авиафельдсвязью. Я сообщил только существо дела, а подробности узнаешь из фотокопий репортажа. Три газетных подвала.
— Все ясно. Главное я записал. Спасибо! Утром буду звонить!
Я положил трубку. Дзюба уже ждал меня. Написал он грамотно и довольно подробно.
— Очень вам благодарен, Александр Саввич. Понимаю ваше естественное любопытство, но еще некоторое время не могу его удовлетворить. Очень вас прошу не разглашать нашего разговора. Авдеев ничего не должен об этом знать.
— Понятно.
— Слово?
— Даю слово!
— Николай Алексеевич, отправьте товарища Дзюбу на машине.
— Не надо. Схожу в парикмахерскую, постригусь. После доеду автобусом. — Он простился и вышел из комнаты.
— Соедините меня с Шагаловым, — поручил я Гаеву и углубился в свою торопливую запись. Заметив на лице Николая мальчишескую улыбку, я спросил: — Ты что?
— Телефон занят. А вы про мою улыбку? Так я, Федор Степанович, просто люблю, когда вы на этом этапе. Вы вот за собой не замечаете, а со стороны видней. Вы, как пружина, готовая спрямиться, нанести удар! У вас и походка другая, и голос молодой, звонкий!..
Я снова занялся сообщением Каширина.
— Полковник Шагалов? С вами будет говорить майор Никитин.
Полковник давно ждал меня, и я поспешил к нему.
СТРАННЫЙ ОБОРОТ СОБЫТИЙ
— По намеченному плану операция «Тихвин» была назначена на девять пятнадцать, — докладывал Лунев. — Магазин открывается в девять. Мы вошли в подсобку, Ежов был один. Прочел постановление на арест, побледнел и говорит: «За мной числится говядина…» Заведующий его успокоил: «Мы в присутствии общественности снимем остатки. Не беспокойся, Казя (он его так называл), все будет в порядке!» Я отправил Ежова с конвойным в машину, а сам задержался с заведующим, который уверял меня, что в отделе Ежова недостачи не было, что работал он добросовестно, что в книге предложений имеются благодарности покупателей. Я не удержался и говорю: «Вот мы и хотим объявить ему благодарность». Подошел к машине, старшина мне с эдакой улыбочкой: «Арестованный от страха в туалет запросился…» — «И ты его, спрашиваю, сводил?» — «А как же!» Ну, я приказал старшине вернуться и осмотреть туалет. Прошло минут десять, возвращается. «Ну?» — спрашиваю. «Все обыскал, ничего подозрительного нет». — «А почему так долго?» — «Я, говорит, торкнулся — занято. Подождал. Там была эта рыжая, у которой он папиросы покупал». — «Какие папиросы?» — «Вышли мы из подсобки, он к нам: «Братцы, курева нет! Разрешите, куплю пачку «Казбека»?» В бакалейном отделе купил он папиросы, спички, и мы отвели его в машину».
— Но Ежов не курит! — вырвалось у меня.
Старшина этого не знал.
— Отделом бакалеи ведает Тутошкина?
— «Магда».
— Что она собой представляет?
— Крашенные хной волосы, модная прическа, глаза навыкате, ровный нос, рот на двоих…
— Как это?
— Ну, двоим бы хватило. Упитанная, крупная женщина. Да, серьги кольцами до плеч — словом, «Магда»!
Вошел полковник Шагалов.
— «Магда» вышла из магазина в пальто, — продолжал Лунев, — остановила такси и долго уговаривала водителя, который сперва не хотел ехать, потом согласился. Они остановились у бензозаправочной колонки. Видимо, рейс большой, и таксист запасается бензином.
— Евгений Корнеевич, срочно исправляйте вашу ошибку. Берите машину и следуйте за «Магдой». Если она направляется в сторону Невьянска, задержите и доставьте сюда. Имейте в виду, при «Магде» может быть записка Ежова, от которой она пожелает избавиться.
— Ясно. Разрешите идти?
— Идите.
Лунев вышел из кабинета, а Шагалов подсел к столу.
— Еще одно важное сообщение: Авдеев подал заявление об уходе. Ему надо ехать в Ново-Оськино, заболела мать. В доказательство он показывал письмо. Затем Авдеев направился в центральный универмаг, почему-то придерживаясь определенного времени, очень торопился, смотрел на часы. В отделе готового платья он выбрал костюм и долго пробыл в примерочной. Из соседней кабины вышел мужчина в новом костюме, взял упакованный продавцом старый и ушел. Кабины отделяются друг от друга декоративной тканью…
— Мужчина с бородой, в очках?
