содрогавшегося, как доведенный до марки паровой котел, от желания действовать – немедленно, решительно и масштабно.
Впрочем, теряться было не в привычках Гридня. И когда взгляд его лишь заканчивал сканировать то последнее, что магнат хотел увидеть (шея, кисти рук и колени – не заметна ли хотя бы легкая дрожь, пусть даже время от времени, когда теряется контроль над ними), гость уже заговорил, и голос его был исполнен неподдельного (как бы) восхищения:
– Просто умопомрачительно – как они тебя капитально отремонтировали. Ну да немцы – как всегда, верны себе. Что же ты, коллега, людей пугаешь? – И передразнил – слегка только, чтобы не было обидно: – «Приезжай, чувствую себя – хуже некуда…» Разыграть решил, да? Артист ты…
– Да ничуть, – откликнулся Кудряш самым серьезным тоном, на какой только был способен. – Оно так и было вчера – зубы схватило так, что, поверишь, прямо на стенку лез – вот на эту самую. Понимаешь, их – своих – осталось-то всего три пенька на обе челюсти, и то не могут вести себя в норме.
– Выходит – хотел вызвать зубного, а попал ко мне?
– Я куда не хочу – туда уже давно не попадаю, – сразу же ответил Федор Петрович, и тон его голоса при этом чуть изменился. – И не попаду никогда. А тебя попросил приехать потому, что (почти незаметная пауза возникла) пришла пора попросить твоего совета.
– А у тебя что – транспорт бастует?
– Такого не бывает. Но возникла бы засветка.
Гридень насторожился: интересно поворачивался разговор. Если уж Кудлатый обратился к нему, исконному врагу, – значит дело и вправду серьезное.
– Тогда снимаю поправку. Излагай.
– Любопытное предложение есть. По делу, в котором у тебя опыта полные мешки.
– Ты что – стал в шахматы играть? Тогда лучше к чемпиону мира.
– Очень смешно. – Федор Петрович поднял глаза к потолку – медленно, чтобы это не осталось незамеченным, но стало бы правильно оценено. – Советуют вложить капитал. Обещают хоро-ошие дивиденды. Ты в эту игру уже играл. Вот я и обращаюсь к тебе – смирил свой гонор…
Гридень об этом предложении знал, естественно, еще до того, как оно было сделано. Интересно, а зачем Кудряш вдруг просто так вводит его в курс дела?
Гридень ответил самому себе с легкостью: чтобы Гридень стал задумываться: Кудлатый входит в большой фавор – так не пора ли идти с ним на мировую?
«Пора, Петрович, пора, – подумал он, – только не по той причине, какая у тебя в мыслях».
– Дело хорошее, – ответил он вслух, – красивое дело, прекрасное. Для каждого, кто любит благотворительность.
– Так ты считаешь? – проговорил Федор Петрович с некоторым недоверием.
– Направь своего главбуха к моему, – посоветовал Гридень. – А я распоряжусь показать все. Насчет же процентов – то ты, наверное, в курсе – часто ли я теперь там бываю.
– Так-так… – пробормотал Кудлатый задумчиво. – Интересно. Хотя кто же лучше, чем ты, умеет зубы заговорить? Ладно, отложим эту тему на время. И раз уж говорим откровенно – обижен я на тебя.
– А у тебя что – заява? – Гридень чуть усмехнулся: такой лексикой, для него необычной, он сразу давал понять собеседнику, что отлично помнит – с какого поля ягодой разговаривает и что на равной ноге они никогда стоять не будут. А также указывал и на то, что, выезжая сюда, понимал, куда отправляется, и все необходимые меры предосторожности – в том числе и на будущее – принял.
– Хотя и правда пригласил тебя на встречу по поводу куда более важному, но раз уж представилась такая возможность…
Он не перешел на жаргон, не сказал «забил стрелку», и Гридень понял, что разговор, вероятнее всего, действительно будет даже более серьезным и деловым, чем предыдущая часть.
– Так вот, насчет, как ты сказал, заявы. Ах, зачем ты так? И чем только она тебе помешала?..
– Постой, постой, Петрович. Да ты о чем?
– Да о ней, понятно, и не делай большие глаза. О ней – о сокровище моем, о Зиночке…
– Ну не понял…
– Да перестань, прошу тебя. Ты ведь знаешь: сколько лет уже я одинок, никого, ну совершенно никого не было. Да нет, девок, конечно, хватало, на ком отзаниматься – но в душе пусто было, знаешь, что это значит? Прямо жить порою не хотелось, вот до чего доходило. И тут вдруг наткнулся я на нее – ну совершенно случайно. И ведь так посмотреть – ничего в ней нет, ни красоты никакой особой, ни какого-то такого уж умения… Но вот прирос я к ней. Прикипел. Полюбил – в мои-то годы и в моей ситуации… Я ведь отчего помирал? От скуки жизни. От бесцельности ее. И она меня из этой ямы вытащила, а никакие вовсе не немцы. Просто заново дала желание жить! Вот почему я – такой, каким меня видишь, а не на столе лежу. Вот…
– Федор Петрович, так за тебя только порадоваться можно! От всей души! Раз так – держи ее и не выпускай! Женись на ней, Петрович, – и живи еще сто двадцать лет в совете да любви…
Кудлатый набычился:
– Ты что думаешь – я тебя позвал шутки шутить?
– Не понял.
– Так ведь это ты! Твои люди ее украли! Чтобы меня на пустом месте оставить! Что – решил, что без нее я снова загибаться начну? А вот вам!
– Петрович, да я…
– Брось, брось. Все точно знаю. Где-то ты ее прячешь. И говорю: давай по-хорошему. Потому что если нет – будет серьезная война. А она сейчас вовсе некстати – ты не хуже моего знаешь…
Артист, ну, артист, думал Гридень спокойно, одновременно выражая лицом недоумение, обиду, негодование и даже растерянность – достаточно сложную гамму чувств. Малый театр по нем плачет или другой, где там сейчас «На дне» ставят, – туда его, на нары! Или на другие нары хорошо бы… Но – талант, безусловно. Значит, любовь, вот оно что! Любимая девушка у одинокого мужчины в годах – а вовсе не целительница, у которой и без него мужчина есть, более ей соответствующий. Кудряш и женщина – это вообще… Не спросить ли его: с каких это пор он сменил ориентацию? Что он – на жалость рассчитывает? Нет, конечно. Это понятие ему и вовсе не знакомо. Или на мою глупость? Вроде бы нет у него на то оснований. Чего же ради вся кумедь затеяна? Перебор, Федор Петрович… Скорее всего он просто сбежку делает, как заяц, чтобы я кинулся в ложном направлении. А значит, что-то он уже сделал такое, что хочет от меня утаивать так долго, как только возможно, или пока дело не сделается. А что это может быть? Одно только… И вовсе не приглашение наверх.
Нет, что бабка эта, или девица, ему нужна – сомнения нет. Но он и так ее ищет, а если не находит и если это действительно я ее изъял, то не думает же, что я вот сейчас расчувствуюсь и отдам… Нет, тут другое: он меня уже просмотрел – я ведь, когда дело сорвалось, распорядился жить в нормальном режиме, – знает, что у меня ее нет, и рассчитывает, что я ради сохранения отношений и всего прочего предложу – или хотя бы соглашусь – объединить поиски: понимает, что я тоже шарю по всем сторонам. Но даже и этот вариант – всего лишь подводка к тому главному, для чего мы тут сейчас оба и находимся. Ну, что же: пора переходить к делу, не дожидаясь, пока он сам к нему подведет по кривой. Ладно, поехали…
– Петрович, – сказал Гридень. – Ну, могу чем угодно поклясться, детьми, внуками своими, – нет у меня твоей королевы, никогда она и порога не переступала. Да заведись в моем доме такая женщина – я бы расцвел просто. Я бы в губной помаде ходил – и со щек не стирал, гордился бы… Петрович, а может, она просто нашла кого-то помоложе, пофигуристее – и с ним слиняла? Деньги, конечно, для женщины – три четверти жизни, но ведь… Кстати, ты как ее содержал-то? На подарки не скупился? Тряпки, побрякушки покупал, не жалел зелени?
Кудлатый все еще не желал выходить из роли: видно, она ему нравилась.
– Эй, парень! Да разве я… И золото, и камушки, и…
Хорошей была выдержка у обоих. Ни словом, ни взглядом никто даже не коснулся давешней аферы с попыткой захвата телескопа. Может быть, потому что в результате каждый остался при своих; перехвати Кудряш инструмент – вряд ли Гридень приехал бы к нему договариваться. Побежденным – ни за что не поехал бы. А сейчас – пожалуйста.
