первых, где именно обретается сейчас Минич, Гречину не было известно, а во-вторых (и в-главных) – главу оппозиции он уважал, да и побаивался все же значительно больше, чем СБ, потому что по сегодняшнему раскладу не СБ контролировала оппозиционера, а как раз наоборот. Поэтому раз ему было указано держать язык за зубами – он так и сделал и на вопросы розыскников только развел руками: исчез Минич, да и все тут. Правда, он не отказался от разъяснений – так что по его словам выходило, что Минич время от времени запивает и тогда исчезает неизвестно где.
– А тут у него, понимаете ли, возникла и причина: какой-то старый дружок его умер в больнице, собутыльник, наверное; вот он и отпросился у меня на похороны, а уж там скорее всего не смог удержаться – сорвался. Как он сам говорит – вышел на орбиту.
– Гм, – отозвался майор. – И как долго он может на этой орбите крутиться?
– Ну, по опыту полагаю – не меньше недели. Но уж и не больше двух. Зависит от денег – не знаю, как было у него с ними, вроде бы негусто – но от покойного могло что-то остаться: запас спиртного, например. Дружат-то обычно по сходству характеров…
– Две недели – долго… – вслух подумал Волин. – Ладно, будем искать…
– А собственно, зачем он вам так вдруг понадобился? У меня и кроме него есть пробивные ребята…
– Спасибо, ребята и у нас есть. А он потребовался… так, по встретившейся надобности. Значит, вы считаете, он, когда протрезвеет, придет к вам?
Гречин охотно объяснил, что Минич всегда, выйдя из запоя, возвращается в редакцию – потому что больше ему просто некуда деваться, а здесь дают заработать на жизнь. Волину пришлось удовлетвориться таким объяснением, и уехал он, увозя лишь обещание сообщить сразу же, как только Минич окажется в поле зрения.
В душе Гречина, правда, не было уверенности в том, что он это свое обещание выполнит: сначала ему самому надо было использовать Минича до последней возможности, а потом пускай уж возится с ним, кто захочет.
Так что, проводив посетителя (в присутствии которого Гречин, для вящего правдоподобия, вызвал нескольких сотрудников, которые могли вроде бы знать что-то о Миниче – но, к сожалению, ничего нового не знали), Гречин вздохнул облегченно: Минич ведь мог позвонить в любую минуту – сказать, что материал сделан и он готов привезти его, – как тогда стал бы Гречин выглядеть в глазах органов? Главный редактор не любил портить отношения с кем бы то ни было – сейчас для его должности это почиталось едва ли не основной добродетелью; такие вот пришли времена.
Он еще подумал, что если особняк ему не поверил, то номер его, чего доброго, поставят на прослушку – если только этого уже не сделали. Так что, когда Минич позвонит, придется изображать радостное удивление – по тому поводу, что пропавший объявился, и ни в коем случае не разговаривать на главную тему и не упоминать о статье. А уж если без этого не обойтись будет – воспринимать это как приятную неожиданность: «Ах, ты и статью написал? А я-то думал, что ты все не просыхаешь… Ну, вези, вези, посмотрим», – вот в таком роде. Но лучше было бы, конечно, если бы никакой такой прослушки не было.
Гречин попытался предупредить Минича о возможных осложнениях и потому после работы отпустил шофера, сказав, что домой поедет сам и утром тоже сам сядет за руль. Такое случалось и раньше, так что шофер не удивился. По дороге домой Гречин остановил машину у автомата, вышел и набрал домашний номер Минича. Там сняли трубку не сразу, а когда прозвучало «Да?», голос оказался ничуть не похожим на тот, которого главный редактор ожидал. Сразу же дав отбой, Гречин вернулся к машине и поехал домой; визит к репортеру сам собой отпал. Дома Минича ждали; значит, он залег где-то в другом месте, так что предупредить его было никак нельзя.
8
Обещанный главному редактору материал Минич написал за два дня, сидя в квартирке Джины и пользуясь ее астрономическими познаниями – не только ими, впрочем. Он уже стал чувствовать себя без пяти минут семейным человеком, и пока это ему нравилось. Все это время Минич никому не звонил, а когда ему понадобились, для пущей убедительности, кое-какие астрономические данные и термины, он без труда нашел их в Интернете, заодно убедившись, кстати, что в астрономических сайтах не появилось ни слова об открытии Ржева, и, следовательно, первенство в обнародовании сенсационного (как он полагал) факта остается за ним. Закончив, он сразу же распечатал текст, а также перегнал его на дискету, для редакционного удобства, и позвонил в газету – набрал прямой номер Гречина. Тот откликнулся сразу, как будто все время держал руку на трубке:
– Гречин.
– У меня готово, – сказал Минич без предисловий, понимая, что Гречин сейчас его ни с кем не спутает.
Гречин же ночью, тщетно пытаясь уснуть, успел обдумать, что и как делать, когда Минич объявится, чтобы для прослушивающих все осталось неясным:
– Очень хорошо. Только чтобы подействовало, не забудьте набрать полный рот воды и держать, пока таблетка не растает. И на всякий случай зайдите, не откладывая, к доктору, он вам все объяснит, если я что-то упустил. И, кстати, оставьте у него для меня тот рецепт, что вы обещали, – от головной боли. Заклейте в конверт: мое здоровье – это мое личное дело, не к чему знать всем и каждому о моей мигрени. Я вам потом расскажу, помогло ли. Сейчас я, к сожалению, очень занят. Всего доброго, желаю полного выздоровления и себе, и вам.
Выговорив все это с пулеметной скоростью, Гречин положил трубку и несколько минут сидел, зажмурившись и успокаивая зачастившее вдруг сердце. Он надеялся, что повторного звонка Минич не станет делать: не круглый же он дурак.
Звонка не последовало. Тогда он по внутреннему позвонил Хасмонею, заведующему отделом писем, которого в редакции звали доктором, поскольку он и в самом деле был доктором – философии, правда, а в газете работал потому, что диалектический и исторический материализмы сейчас не очень-то кормили.
– Борис Петрович? Тут к вам скоро забежит кто-то из наших ребят – оставит у вас материал для меня, я сейчас никак не смогу его принять у себя, тут… обстоятельства. Как только принесет – не сочтите за труд позвонить мне, и пусть он меня дождется.
– Не сочту, – ответил Хасмоней отчего-то каркающим голосом.
– Вы что – с похмелья? – поинтересовался Главный строгим голосом.
– Сегодня же не понудильник, а дворник, – ответил Хасмоней, имевший для каждого дня недели свои названия. – А если никто не придет?
Его привычка скрупулезно обговаривать все возможные варианты, в чем бы ни заключалось дело, была известна далеко за пределами редакции.
– Тогда не звоните.
– Хорошо, тогда я не воняю поз, – согласился Хасмоней.
Теперь оставалось только ждать.
Услышав отбой, Минич положил трубку не сразу, соображая, что бы все это значило.
Понять, впрочем, было нетрудно: раз уж его принялись разыскивать, то, конечно, не обошли вниманием и редакцию. Похоже, Гречина основательно напугали – но все же не настолько, чтобы он отказался от идеи опубликовать статью и чтобы решил сдать Минича тем, кому он был так нужен. Молодец, мысленно одобрил Минич. Полон рот воды явно означало – молчать, а следовательно, главный опасался прослушки. Разумно. Что же касалось доктора и рецепта – то тут никаких сложностей понимания не было. Забросить материал в отдел Хасмонею, постаравшись не очень там светиться. И конечно, действовать с оглядкой: хотя Гречин и не предупредил его, но не исключено, что эсбисты дали задание на проходной – сообщить, чуть только он появится, а может быть, и задержать. Все возможно. Нет, пожалуй, идти обычным путем сейчас было бы не самым разумным.
– Безумству храбрых поем мы, – пробормотал он себе под нос, – похоронный марш… Тум-тум-турум-тум – турум, турум, турум!
Он еще немного подумал. Как всегда после окончания большого материала, он чувствовал себя выпотрошенным, как копченая курица, и одновременно приподнятым: дело-то ведь сделано! Неплохо было бы и отметить это достижение; но Минич понимал, что для выпивки сейчас не время, да и работа, если подумать, не доведена до конца, пока текст не попал на стол к Гречину.
