– Ладно, – снова сказал он вслух, по привычке бобыля. – Они хитренькие, но и нас не пальцем созидали… Какой там был номер у Хасмонея?
Он вспомнил без труда – все редакционные телефоны крепко сидели у него в памяти, а на случай чего были сдублированы и в записной книжке, – и набрал.
– Борис? – сказал он в трубку, получив соединение. – Слушай сюда. Это третья нота. Уяснил? Взрывчатая и однорукая.
– Ну допустим, – прокаркал Хасмоней после краткой паузы, потребной, чтобы в уме перечислить: до, ре, ми. Мина. Козьма Минич-Сухорук.
– Тебе крупа звонила?
– Вот только что.
– Тогда вот что. Твоя тачка в гараже?
– Или.
– Тогда спустись. Садись и выезжай на улицу. Я подсяду. Отвезешь меня, куда попрошу.
– Рошу – был такой молдавский то ли футболист, то ли еще кто-то, – сказал Хасмоней с сомнением в голосе. – Но не поп. Куда же влечет тебя твой жалкий жребий?
– Туда, где крупу дают.
– М-м… Ага. Понял.
– По улице верти направо. Я буду около через… минут через сорок.
– Так. А что я буду с этого иметь?
– Причастность к бессмертной славе.
– Суета сует. Что-нибудь другое.
– Ох уж эти мыслители… Ну, посидим за бутылкой, как только закончим.
– Предпочитаю – перед нею. И не надо числовых ограничений.
– Договорились. Выхожу.
Джины не было дома; она уехала к какому-то клиенту. Но в распоряжение Минича был оставлен второй ключ.
Он заклеил текст и дискету в большой конверт, случайно обнаруженный им почему-то в кухонном шкафчике; судя по запаху, в нем раньше хранился лавровый лист. Конверт сунул под рубашку, чтобы руки оставались свободными. Вышел и запер за собой дверь. Спохватился, что не оставил записки. Но решил, что скорее всего успеет вернуться раньше Зины – так он называл ее в мыслях. Минич не любил иностранщины.
Лифтом он не стал пользоваться. Спустился по лестнице, прилагая усилия, чтобы шуметь поменьше. Он старался не бояться, но ничего не мог с собой поделать: было страшно. Ему мерещились люди в масках, которых схватят его, увезут… Ну и что? Он не очень хорошо представлял себе, что и кому может от него потребоваться. Не станут же его обвинять в появлении небесного тела: тут претензии могли адресоваться только Господу Богу. Но что-то же было от него нужно?
Ему и в голову не приходило, что это может быть связано с информацией, которой он обладал. Для него совершенно ясно было: раз есть такие факты, пусть даже пока не столько факты, сколько предположения, – так или иначе ими следует незамедлительно поделиться с читателем. А читателями были, по его убеждению, все люди на свете – хотя он и знал, что сейчас газеты читало намного меньше людей, чем в прошлом веке.
Он оказался на тротуаре. Никто не налетел, не схватил, не умыкнул; да ведь никто и не знал, где он устроился на эти дни. Все будет нормально, все хорошо. И может быть, уже завтра можно будет раскрыть свежий номер – и увидеть шапку кеглем квадрата этак в два: «Земля под угрозой гибели! От нашего специального корреспондента Марка Минича»…
Взглянул на часы. Черт, время! Остановить левака – и спешить в условленное место, Хасмоней долго ждать не будет…
9
Гридень выстроил такую последовательность действий: сначала надо досконально выяснить, как все рассчитано там, в небе: когда именно станет совершенно ясно, по какой траектории пойдет тело и в какой мере оно будет угрожать Земле, а также – когда именно оно станет видимо простым глазом, выделится на ночном небе настолько, что даже люди, небосводом совершенно не интересующиеся, невольно станут задирать головы, чтобы полюбоваться редким зрелищем. Знать все это было необходимо для точного расчета биржевой атаки, а еще раньше – чтобы разговаривать с Федюней, как говорится, во всеоружии знаний. И только пополнив свой научный багаж, сделать предложение Кудлатому – или, не исключено, вовсе его не делать и к Федюне вообще не ехать: в том случае, если окажется, что небесная механика предоставляет достаточно времени, чтобы Кудряш тихо ушел со сцены, оставив биржевой простор целиком в распоряжении его, Гридня, брокеров.
Сначала он решил было лететь в Питер и навестить Пулковскую обсерваторию, но потом отказался от лишней потери времени и поехал в университетскую обсерваторию, а вернее – в институт имени Моргенштерна, на Чижиковы горы. Тревожить Нахимовского смысла не было: приятель был в курсе, и раз не звонил – значит никаких новостей не имел. А главное – Гридень был уверен, что Нахимовский на подготовленное Гриднем предложение не согласится, поскольку был он как-то уж слишком не от мира сего; а магнату нужно было установить со специалистами нормальные деловые отношения.
Гридень не бывал в институте раньше и сейчас, приехав, без особого доверия поглядел на двухэтажное здание; башенки над крышей, с полукруглыми раздвижными куполами, не внушили ему особого доверия: он ожидал чего-то более масштабного, что ли. Но астрономия, видимо, не привлекала инвесторов – да и какие могли капать с нее дивиденды? Ну, разве что от какой-нибудь спутниковой службы? Странно, но эта мысль его приободрила: когда люди нуждаются в деньгах – все равно, для личных потребностей или для дела, – с большинством из них бывает договориться куда проще, а науке всегда денег не хватает. Значит – возникнет тема для переговоров.
Приняли его, впрочем, без особой помпы – хотя фамилия его была тут наверняка известна, Гридень был уверен, что она известна в России всем и каждому; такие заблуждения свойственны людям, обладающим богатством или властью или и тем, и другим. Он выразил желание встретиться с директором. Ему ответили: у него совещание должно уже закончиться. Тем не менее пришлось даже обождать больше десяти минут, пока ученый руководитель смог наконец его принять.
Усевшись в кресло, беглым взглядом определив обстановку как стандартно-небогатую, Гридень представился – просто назвал фамилию, не перечисляя своих титулов; впрочем, в отличие от французского Ротшильда он и не был бароном. Директор вежливо произнес положенное «Очень приятно». И тут же спросил, чуть прищурившись:
– Простите, а Гридень Самуил Германович – не родня вам? Ну, радиофизик, вы знаете, конечно…
Этот Гридень того Гридня лично не знал и при этом прекрасно себя чувствовал. Но на всякий случай ответил обтекаемо:
– Дальняя родня, если не ошибаюсь. Вообще все Гридни происходят из одного и того же городишки – где-то в Германии, но это уже, так сказать, древняя история, а меня сейчас интересует одна астрономическая проблема, почему я и решился вас побеспокоить.
Слова насчет беспокойства Гридень произнес не без призвука тонкой иронии, которая, впрочем, осталась, похоже, совершенно не замеченной его ученым собеседником.
– С интересом выслушаю – в чем, собственно, заключается ваша проблема.
Гридень постарался изложить свое дело как можно короче. Его слушали вежливо, но особого интереса на лице астронома он так и не дождался. Когда Гридень закончил, его собеседник ответил:
– Знаете, мы вообще-то с любителями не работаем, на то есть астрономо-геодезическое общество… Комет ежегодно открывают не так уж мало, но мы – вернее, наши предшественники, – такой проблемой занимались в последний раз уже достаточно давно, во время прохождения кометы Галлея. Мы работаем по своим программам, и вряд ли…
Вместо продолжения он слегка развел руками.
Может быть, другой на месте Гридня встал бы, извинился за напрасное беспокойство и откланялся. Но его такая попытка сопротивления только рассмешила. Внутренне, разумеется.
– Я понимаю, что у вас нет средств на внеплановые занятия.
