В гостеатре Кзыл-Орды, вслед за новой пьесой А.В. Луначарского «Яд», с участием хора цыган, шла историческая пьеса Н. Лернера «Правительница Руси» в постановке В.Е. Черноблер.
На радость читателям рос отряд рабселькоров, и теперь вместе с парткюром № 14 писали заметки Шплинт, Молот, Янус, Нетрэль, Красный, № 1093, Зуда, Паровоз, Днестровский, Трактор и Хмурый.
«Женщина-казашка еще раба» – возвещала шапка первой полосы, и все граждане призывались готовиться к проведению «Дня отмены калыма». Тем временем свободная от рабства товарка порабощенных женщин Востока, по фамилии Дубкова, сочиняла для газеты злободневные частушки:
Судя по страницам «Советской степи» тех дней, город Кзыл-Орда, да и весь мир вокруг кипели событиями. Русско-азиатская столовая товарищества «Ташкент» завлекала посетителей «крепкими напитками»; саранчовая опасность угрожала Джетысу; в Муссолини разрядила револьвер пожилая женщина, пробив ему нос; ленинградское объединение «Гигиена» рекламировало презервативы пяти размеров «из донной лучшей резины»; невольниц шариата пробуждали лозунгом к 8 марта: «Пусть красная косынка комсомолки заменит чадру!»; и один из жителей столицы Казахстана гневно, по-толстовски восклицал: «Не могу молчать!», повествуя в своей заметке «Весенний вопль» о том, что «уличные собаки дохнут не в указанном месте. Трупы их валяются на улицах и не убираются». (Пройдет каких-то шесть-семь лет, и на тех же улицах Кзыл-Орды, как и на улицах других городов, включая новую столицу – Алма-Ату, будут валяться трупы людей, тоже, по несчастью, умерших «не в указанном месте», но не найдется уже в газете ни строчки об этом – впрочем, быть может, никто и не писал таких заметок, сделав для себя открытие отнюдь не толстовское: «Могу молчать».)
Между тем к аулу приближался легкий, едва различимый в воздухе клубок мельчайшей пыльной взвеси…
20 января 1926 года республиканская газета напечатала передовую «Помощь оседающим казахским хозяйствам». Заклеймив политику колонизации степи, которая лишила казахов почти всех приречных пойменных сенокосов, лучших зимовок и летовок, автор повторял вывод, к которому пришла недавняя партийная конференция: казахское скотоводческое хозяйство в катастрофическом упадке, кризис его непреодолим. Казалось, следовало бы вернуть кочевникам отобранные земли и тем самым поправить дела в скотоводстве (которое было подорвано куда как более – военным коммунизмом и гражданской войной, нежели столыпинской реформой, и теперь быстро восстанавливалось), однако, по мнению руководства, спасение в другом: «Процесс оседания конференция предлагает начать немедленно!»
Веками кочевавшим людям предлагалось одним махом переменить образ жизни и перейти на оседлость.
Чтобы привлечь казахов к земледелию, Совнарком РСФСР освобождал кочевые и полукочевые хозяйства от единого сельхозналога сроком на пять лет.
«Об этом законодательном акте завтра узнает вся степь – каждый кишлак, каждый кочующий аул», – восклицала газета.
«Кто установил и на каком основании, что казахский народ должен перейти и перейдет в оседлое состояние? – писал Турар Рыскулов 19 апреля в той же газете. – Тенденция развития в эту сторону будет, но завершится в далеком будущем, а пока естественные условия и возможности развития говорят об иных соотношениях. Говорить, обобщая, о переходе от скотоводства (думая, что все казахи исключительно занимаются скотоводством) к земледелию – это выражать свое полное незнание современной казахской обстановки».
Формально Т. Рыскулов спорил с М. Брудным, который напечатал неделей раньше статью о казахском пролетариате, но по существу он отвечал, конечно, сторонникам теории «немедленного оседания», ясно понимая, что подобная кампанейщина, не подготовленная никакой предварительной работой, к добру не приведет.
М. Брудный писал о том, что экономическое развитие Казахстана, разлагая аул, несет огромным массам людей нищету и что, дескать, это неизбежные издержки, зато в результате распада рода образуется «фермент нации» – местный пролетариат. Без собственного пролетариата (который, кстати говоря, имелся) казахи вроде бы стать нацией не могли… Не отвечая на эту более чем странную теорию, по которой выходило, что развитие экономики несет разорение кочевникам, Рыскулов связывал рост казахской промышленности с успехами в скотоводстве и земледелии. Он видел будущее местной индустрии в расширении обрабатывающей и добывающей отраслей.
Филиппа Исаевича Голощекина такие воззрения не устраивали – они были отличны от его представлений. Вскоре он дал открытый бой «ослушникам». Поскольку Т. Рыскулов к тому времени работал уже в Москве, заместителем председателя Совнаркома РСФСР, а другой крупный противник, С. Ходжанов, еще ранее был «разгромлен» как «национал-уклонист», главный удар пришелся по человеку примерно таких же позиций, Смагулу Садвокасову.[115] На III пленуме Казкрайкома, состоявшемся в конце ноября 1926 года, Голощекин говорил:
«Мы расходимся с тов. Садвокасовым именно в вопросе Октября. В то же время, когда я утверждаю, что в нашем ауле нужно пройтись с маленьким Октябрем, вы против всякого Октября. А разве земельная реформа, которую мы сейчас проводим, не есть Октябрь?»
