– Все путешествуете, – сказал Граве.
– Все путешествую, – подтвердил Милов.
– У вас же, Ева, насколько я понимаю, просто сильно возросли цены на убийство природы – как охота на львов стала обходиться дороже, когда их осталось мало. Цены возросли, но охота не прекратилась. Ну, а тут, в вашей стране, господин Граве…
– У нас, – сухо проговорил Граве, – происходит то же, что и везде. Мы вовсе не желали и не желаем отставать от уровня цивилизации. Да, конечно, издержки, но наше демократическое общество успешно протестует. Партия Зеленых – вам о ней, разумеется, известно, – уже прочно утвердилась в парламенте и активно действует. Наши молодые защитники природы предприняли у берегов Новой Зеландии…
– А, ну, это, конечно, колоссально, – согласился Милов. – Судьба Новой Зеландии, безусловно, должна волновать вас безмерно. Ну, а на берегах вот этой реки – Дины, кажется, я верно назвал, – что они сделали?
– Я полагаю, немало, – сказал Граве. – В частности, даже Научный центр вынужден платить немалые штрафы…
– Все верно, – согласился Милов. – Зелень исчезает в природе, но вместо зеленых листьев возникают зеленые бумажки на банковских счетах. Вы никогда не пробовали приготовить салат из двадцатидолларовых бумажек? Свою валюту я не предлагаю, у нас зеленые только трешки, их нужно очень много, чтобы насытиться. Хотя из пятидесятирублевых, пожалуй, можно варить неплохие щи.
– О, щи! – сказала Ева. – Экзотика!
– Бросьте, Ева, – сказал Милов. – Экзотика – это когда в магазинах полно всего, а когда жрать нечего – это как раз не экзотично. Да не об этом речь. Скажите: вот то, что происходило и в поселке, и, видимо, тут, на дороге, и может быть, сейчас творится еще где-нибудь – не могло ли все это произойти как реакция на уничтожение природы: не скажу – безнаказанное, нет, но пока что неостановимое? Понимаете ли, если убийца ближнего вам человека осужден на пожизненное заключение или даже приговорен к смерти – разве убитый воскресает? Разве возмещается ваша потеря? Почему в вашей стране, Ева, в свое время существовал суд Линча, а у нас – так называемый самосуд? Потому что или не было судебной власти, или на нее не надеялись. Так сказать, прямое, волеизъявление жителей. И для того, чтобы оно возникло, порой достаточно бывает одного единственного события, даже не самого важного…
– Такое событие было, – сказала Ева хмуро. – Еще один случай ОДА. Как раз вчера. И нужно же было, чтобы ребенок оказался дочерью Растабелла…
– Я слышал эту фамилию, – сказал Милов. – Но это не здешний министр-президент. Кто он?
– Общественный деятель, – сказала Ева.
– Сказать так – ничего не сказать, – обиделся Граве. – Растабелл – это наш голос, звучный и неподкупный. Он всегда говорит о том, что больнее всего сейчас. А ныне – вы правы, Милф, – природа болит у нас больше всего. За Растабеллом идет народ и пойдет дальше, куда бы он ни повел. То, что случилось – для него, разумеется, трагедия. И, если подумать, то вполне возможно предположить, что народ, узнав о несчастье, постигшем его любимца, и, справедливо полагая, что корень зла – в засилье современной технологии… м-м… несколько нарушил общепринятые нормы поведения…
– Ну что же, – сказал Милов задумчиво. – Тогда, пожалуй, можно уже понять, что происходит – пусть это и кажется невероятным: научно-техническая контрреволюция, если хотите. По-моему, точнее не определить.
– Ну, господин Милф, – сказал Граве, – вы видите вещи в слишком мрачном свете. Что это у вас – в национальном характере?
– Да нет, напротив, – сказал Милов, хотя можно было и не отвечать – просто пожать плечами. – Мы ужасные оптимисты, иначе давно наложили бы на себя руки.
– Странный оптимизм, – недоверчиво покачал головой Граве. – Допустим, я принял ваше предположение и поверил, что жители целой округи набросились на жителей поселка – в основном ученых, – чтобы таким способом выразить свое отношение к… к тому вреду, который цивилизация вынужденно наносит природе. Набросились – вместо того, чтобы проявить разумное терпение и дожидаться решения проблемы в рамках закона… Нет-нет, позвольте мне закончить: я согласен, что наше правительство в отношении экологических проблем вело себя не лучшим образом, что, безусловно, отразится на ближайших же выборах. Но ведь это не только у нас, мистер Милф, это происходит действительно во всем мире – и нигде люди не свирепеют, не накидываются на других, не валят столбы, не сбрасывают в реку автобусы…
– Еще немного, Граве, – сказала Ева, – и вы убедите меня в том, что автобус сбросили мы с вами.
– Простите, доктор, не могу принять вашей шутки: для меня все выглядит достаточно серьезно, чтобы не сказать более… Я лучше знаю нас с нашим национальным характером, чем вы, – о господине Милфе я уже не говорю. И вот что я утверждаю: произошел инцидент, да; но не надо сразу же давать ему громкие названия, эпизод есть эпизод, и если даже пошел дождь, даже сильный, не надо спешить с заключением о начале потопа!
– Кстати, – сказала Ева. – Дождя как раз нет. И не было.
– А при чем тут…
– Откуда же вода в канавах? Всегда они были сухими…
– Ах, какая разница, откуда? Господин Милф, надеюсь, я вас убедил?
– Не в том, в чем вам хотелось бы. Понимаете ли, то, что ситуация во всем мире примерно одинакова, может означать и совсем иное: что нечто подобное может происходить не только у вас. Чуть раньше, чуть позже…
– Неправдоподобно. Чтобы люди всего мира…
– Лавина может начаться с одного камушка, разве не так? И почему бы этому событию не оказаться таким вот камушком? А лавина – это и есть та самая НТ-контрреволюция. Кстати, вы не замечали, что у революций проявляется тенденция – завершаться собственной противоположностью?
– Не изучал революций, – буркнул Граве.
