сегодня улетают в Санкт-Петербург. И я этому рада. Хорошего понемножку.
— Я тебя провожу?
— Конечно. Мы давно не говорили с тобой не на ходу. — Они проехали немного молча. Дина не выдержала первой:
— Что-то еще случилось?
— Виктория обнаружила Князева с Наташкой на одной хате. Ранила его топором, сама умерла от инсульта.
— Я знаю насчет Виктории. Ночью ездила к Тамаре.
— Как она?
— Думаю, справится. А с Наташкой-то что?
— Она в больнице — шоковое состояние. Дина, что будем делать с Князевым? Я у тебя как у работодательницы спрашиваю: мне долго его пасти?
— Что ты предлагаешь?
— Думаю, он, как безутешный вдовец, вполне может повеситься в тюремной больнице. И мы поставим на этом точку.
— Неплохая мысль. Но ты разрешишь мне еще подумать? Одну ночь.
Она боялась, что утро наступит слишком быстро и что оно не наступит никогда. Ей трудно было разобраться в природе своих мучений. Мозг горел от гнева и желания мести, а сердце ныло. Она, конечно, не жалела Князева. Дерьмо, подонок, пусть исчезнет, как исчезли хорошие, дорогие люди. Как исчез самый дорогой — ребенок… Нет, пусть исчезнет хуже, мучительней, успеет почувствовать настоящий страх и беспомощность. Но Дина сомневалась в своем праве выбирать вид смерти. Даже не так. Она была уверена в том, что такого права нет ни у кого, кроме… Кроме того, кого нельзя просить ни о своей смерти, ни о чужой. Следует ли ей победить себя в эту ночь? Поставить, как сказал Сережа, точку?
Нет ей конца, этой ночи. Они явились к ней все, близкие, лишившие ее счастья прикосновений. Они были нежны, великодушны, о чем-то просили, почему-то плакали. Говорят, душа болит. Значит, Дина вся стала душой. Ей было больно дышать, лежать, думать, смотреть в темноту. Она зажгла настольную лампу, посмотрела на пузырек со снотворным. Какая жалость, сейчас это не поможет. А если бы на столике лежал большой шприц с морфием, как у Алисы? Дина преодолела бы искушение. Главная причина сладко сопела под боком. Когда Топик появился, Дина вновь почувствовала себя кормящей матерью, боялась пропустить поскуливание, всхлипывание, она купила пачку дешевых сигарет, чтобы хоть как-то успокаивать гудящие нервы. Выкурила от силы три. Остальные где-то есть. Дина тихонько встала, вышла в кухню, пошарила в шкафчике. Вот они. Она вскипятила воду, приготовила жгуче-крепкий кофе, сделала первый глоток и затянулась сигаретой. Не бог весть что, но чуть-чуть легче.
Жизнь. Смерть. Кто знает, может, между ними не такая уж большая разница. Ответ у каждого впереди. Дина смотрела на свою тонкую руку, лежавшую на столе ладонью кверху. Жизнь — это всего лишь голубая ниточка пульса. Она вынула изо рта горящую сигарету и прижала ее к нежной, вздрагивающей вене. Пусть не будет такой нежной и беспомощной ее жизнь. Боль была очень сильной, но Дина терпела ее до тех пор, пока не заметила, что сигарета погасла.
Она поставила точку в этом испытании. Она его прошла.
Похороны Алисы были грандиозным, скорбным, искренним и все-таки театрализованным представлением. Актеры, режиссеры, масса телекамер и фотоаппаратов. И она, спокойная, прекрасная даже в смерти, скрывающая свою загадку. Официальной причиной кончины был назван рак. Портрет, сделанный Сергеем ко дню ее рождения, висел на стене во время панихиды в Доме кино. Затем на кладбище — у ее изголовья. Виктор Голдовский портрета не заметил. Он вообще ничего и никого не видел. Кроме лица, которое сейчас навсегда у него отберут. Но что же ему делать с его неутолимой любовью? Он положил руку на холодный лоб Алисы и сказал, не разжимая губ:
— Что же ты наделала? Зачем ты так меня оставила? Прости, дорогая, мой упрек. И дождись меня там.
Все были удручены, молчаливы, печальны. И лишь повариха клиники рыдала горько, навзрыд.
Когда гроб исчез под землей и все стали расходиться, Голдовский почувствовал, как кто-то легонько коснулся его руки. Он оглянулся и увидел медсестру Таню.
— Извините, пожалуйста, — сказала она. — У нас такое творилось тогда. Я просто не смогла вам позвонить. Дело в том, что я нашла записку в тумбочке вашей жены.
— Что? — у Виктора перехватило дыхание. — Алиса мне написала? Давайте же.
«Витя. Мой бесконечно любимый муж. Я знаю, когда ты прочитаешь это письмо, и у меня просто разрывается сердце. Мне не страшно умирать. Мне страшно растягивать свое умирание и видеть, как оно убивает тебя. Ты понимал меня так, как будто мы были одним существом. Ты поймешь меня и сейчас. Я ушла, чтобы остаться с тобой. Я тебя не предала. Мне кажется, что я спасаюсь и спасаю тебя. Храни тебя Господь. И если у меня Там будут какие-то права, я буду оберегать тебя от жестокой жизни. Навеки твоя Алиса».
Голдовский медленно спрятал записку в нагрудный карман и повернулся к засыпанному цветами холмику. Он встал на колени и закрыл лицо руками. Он плакал, прощался без упрека и благодарил.
Андрея Владимировича хоронили очень скромно. Жена, сослуживцы, друзья. Дина стояла далеко от гроба. Ее страшно тянуло туда, к нему. Посмотреть в последний раз, прикоснуться губами, но она не позволила себе этого. Она услышала, как закричала Марианна, и поняла, что все закончилось.
Закусив губу, смотрела сквозь слезы, как на могилу кладут цветы, скромные венки. И один роскошный венок из темно-красных и фиолетовых роз. Ее венок.
Викторию хоронили только Тамара и Дина. Блондина вообще не хоронили. Его оставили на неопределенное время в морге Бюро судебной экспертизы до особого разрешения.
Сергей в сопровождении врача и надзирателей подошел к палате, в которой лежал Князев.
— Ребята, — попросил он. — Дайте побыть с ним наедине.С прокуратурой я договорился.
Сергей подошел к кровати, Князев смотрел на него ничего не выражающим взглядом.
— Привет, Князь. Давно не виделись. Забыл спросить у тебя. Что это за погремуха такая — Князь? Не желаешь разговаривать? Да тебе уже и не надо. Сука ты, а не Князь. И как сука сейчас подохнешь, — Сергей вынул пистолет и сунул ствол ему в зубы. Тот закрыл глаза.
— Приготовился? Рано. Помиловали тебя сегодня. Но только сегодня. Я еще найду тебя, падла! А пока жди суда и проклинай мораторий на смертную казнь. Князь гребаный.
Ричард нашел Дину в ее квартире на Юго-Западе. Молча прошел на кухню, сел с непроницаемым видом. — У меня серьезное сообщение.
— Что еще случилось? — устало спросила Дина.
— Ты победила! Все члены рекламного совета, руководители филиалов единогласно выбрали тебя лицом ювелирной линии «Черный бриллиант». Ты рада?
— Я не знаю. Нужно будет работать?
— Все оговорим в контракте. Это будет хороший контракт. Моя заинтересованность с двух сторон.
— Это то, что у нас называется — по блату?
— Я понял тебя. В бизнесе главное — дело. Никто не имел информации о том, что ты моя племянница. Но даже если бы имели, это не заключало бы в себе последствий.
— Ясно. Хочу тебе сразу сказать: я очень не люблю работать.
— Я и это понял. Можешь рассчитывать на мой блат. Мы можем подписать контракт сегодня?
— А мне положены представители?
— Какие угодно. Адвокаты, агенты, пресс-секретари.
— Да, возможно, у меня уже есть помощник, вернее, помощница. И адвокат. Я только им позвоню.
