Негодование и обида, с какими я относилась вначале к мадам, сменились любопытством. Она не задевала меня больше, была ко мне равнодушна и не мешала мне работать. Я не задумывалась над тем, почему, собственно, она изменила ко мне отношение, до тех пор, пока однажды утром, придя на работу, не услышала в бюро обслуживания: «Тебя вызывает Бранд. Звонила несколько раз, просила подняться к ней в номер, как только придешь». Я удивилась, созвонилась с Русаковым, уточнила программу на сегодняшний день и села в лифт. Я не понимала, чем вызвано вдруг такое внимание Бранд, и мысли одна нелепее другой лезли мне в голову.
«Войдите», — сказал приглушенный голос мадам сразу, как только я постучала. Я вошла и, не застав в первой комнате никого, прошла в соседнюю спальню. Альма Бранд сидела за туалетом. Она увидела меня в зеркале, улыбнулась мне, кивнула приветливо головой и предложила сесть рядом. Я была смущена. Мадам принимала меня в необычном виде. Так принимают или людей очень близких, или тех, на которых наплевать. Я не знала, как поступить: уйти или остаться. Мадам, вероятно, заметила мои колебания и повернулась ко мне так резко, что скрипнул корсет. Она сказала, улыбаясь:
— Простите, мадмуазель, я не в форме, но мне хотелось видеть вас, и я решила поторопиться. Вы простите мне, ведь мы с вами обе женщины? — Улыбка стала еще шире, и это было, пожалуй, слишком, потому что сразу стала видна коронка, надетая на боковой зуб мадам Бранд.
— Однажды мадам оспаривала это, — сказала я, не улыбаясь и глядя прямо ей в глаза.
Мадам резко повернулась к зеркалу, быстрыми движениями сняла остатки крема с лица и опустила большую пуховку в пудреницу.
— Вы злопамятны? А ведь я не хотела зла.
В зеркале я видела ее лицо. Оно отвечало мне доверчивым взглядом. Я заколебалась, но из глубины моей памяти всплыли ее прищуренные глаза и голос, спрашивающий: «Вы — женщина?» Я сама удивилась, каким деревянным и негибким был мой голос:
— Мадам хочет принести извинения?
Тень пробежала по лицу Бранд, но так быстро, что никто бы этого не заметил. Я заметила только потому, что пристально смотрела в зеркало.
— Ну, я попросила вас зайти не для этого, но если вы настаиваете, если вы ведете счет…
— Да, я веду счет!
— Я прошу у вас прощения.
Голова Бранд склонилась над туалетным столом низко-низко. И в зеркале не стало видно ее лица. Только высокая прическа и затылок. Мадам что-то искала на туалете. Я с облегчением вздохнула. «Ну вот и прекрасно! Вот и уладилось».
— Присядьте, — сказала мадам, не поднимая головы.
Я села в кресло около двери.
— Куда же подевались мои заколки для прически? Куда же они подевались? — приговаривала Бранд, проводя рукой по столу и дотрагиваясь поочередно до всех флаконов, коробочек, пузырьков, щеток. Я тем временем думала, что, может быть, Бранд не такая уж плохая женщина, может быть, она привыкла к определенному взгляду на вещи и сама не понимает, что делает. Я размышляла так, сомневаясь и склоняясь то на одну, то на другую сторону, когда Бранд вдруг поднялась и сказала:
— Нет, они определенно исчезли.
— Кто?
— Заколки. Мои заколки для прически.
— Ну куда же они могли исчезнуть, мадам?
Бранд начала нервно ходить по комнате. Вместо изящной, благоухающей женщины, какой предстала передо мною Бранд впервые, я видела обыкновенную, полуодетую, расстроенную чем-то женщину, очень бледную, потому что краска еще не успела лечь на ее щеки, и совсем невыразительную. Женщина перебирала ногами, мелкими шагами двигаясь по комнате, и ноги у нее были совсем не такие красивые, как мне показалось раньше. Они были покрыты темными редкими волосами, и я подумала, что мадам-то крашеная. Вдруг женщина остановилась передо мною и сказала деловито, быстро кивнув на дверь:
— Они не могли взять?
— Кто «они»? — спросила я, не понимая, о чем идет речь.
— Прислуга. Могла взять мои заколки.
Я изумилась, но только на секунду, — так неправдоподобно было все это. Потом я засмеялась:
— Кому нужны ваши заколки?
Бранд была серьезна.
— Вы не знаете, заколки черепаховые, инкрустированные камнем. Понимаете? Не просто заколки.
— Вы что, сошли с ума?
— Как вы разговариваете?.. — взвизгнула мадам, но, словно вспомнив что-то, сорвалась. Меня было уже не остановить.
— Как вы разговариваете? Вы! Как вы смеете даже говорить со мною о своих подозрениях? Как вы смеете кого бы то ни было подозревать здесь?! — Я взмахнула рукой, и, наверное, было совсем непонятно, где это здесь, но мне было все равно. Моего благодушия как не бывало. Злости моя, как будто запертая где-то внутри меня, прорвалась вдруг наружу, и я уже сама не владела ею. Бранд стояла передо мною бледная, губы ее дрожали, и вдруг на них появилась слабая жалкая улыбка. Бранд была растерянна, и это был тот единственный раз, когда она была сама собой. Когда она еще не сообразила, какой ей следует быть в данный момент, какую из масок ей надо скорее надеть на себя. И оттого, что я понимала это, я чувствовала себя еще сильнее, еще тверже, и мое презрение к этой жалкой полуголой женщине росло. Я взяла со стула халат, протянула его мадам: — Оденьтесь! — и вышла из комнаты.
…Я так и не узнала, зачем вызывала меня Бранд в то утро. Да и не хотела узнавать. Мы встретились за завтраком, и ничто в ней, затянутой в шелк, причесанной, не напоминало о нашем утреннем разговоре. Бранд вновь обрела свою оправу. Но я-то знала, какая она. И когда Бранд смотрела на меня, она видела, что я знаю.
Мне было противно вспоминать о сцене, разыгравшейся тогда в номере. И я, наверное, никогда бы о ней не вспомнила, если бы Марта как-то не сказала мне:
— Мадам стала относиться к вам лучше, чем раньше.
Мы ехали из Дома культуры в гостиницу.
— Я сказала ей, что вы происходите из хорошей семьи и закончили институт.
Я засмеялась.
— Не смейтесь. Мадам ревнива к вопросам происхождения. Она известна у нас в стране.
— Чем? — спросила я.
Марта помедлила.
— Мадам — любовница самого богатого и влиятельного человека у нас. Она любовница господина фон Ренкенцов.
Лицо Марты покрылось красными пятнами. Она была так смущена, словно это она, Марта, а не мадам Бранд занимала столь высокое положение. Я слышала фамилию фон Ренкенцов. Она часто появлялась в заграничных газетах и иногда в наших. Я знала, что это одна из самых богатых фамилий. Я даже видела как-то фотографию в газете, где был изображен кто-то из этой фамилии, но кто — я уже не помню.
— Но вы-то, вы служите ведь совсем в другой фирме. Ведь ваша фирма не имеет никакого отношения к мадам и к господину фон Ренкенцов.
— У нас в стране нет ничего, что не имело бы отношения к фон Ренкенцов. И следовательно, нет ничего такого, что не имело бы отношения к мадам. Все знают об этом, и если бы вы внимательнее читали наши газеты, вы бы тоже об этом знали.
— Но ведь ваша фирма может защитить вас. Ведь вы сами говорили как-то, что ваш директор человек симпатичный.
— О да, но он недостаточно влиятельный человек, чтобы ссориться с фон Ренкенцов. Говорят, что в вашей стране все равны. А у нас есть люди маленькие, средние и большие. Но есть и такие, перед которыми все — и маленькие, и средние, и даже большие, — все становятся маленькими. Такой фон Ренкенцов.
Я хотела ответить Марте, но в этот момент Володя оглянулся.
— У подъезда полно машин, — сказал он, — я остановлюсь на углу.
