— Центральный.
— Вот, мать, Центральный! О нем передавали по радио. А ты — письма! Некогда Дмитрию, вот и не пишет. Слышала, воюет!
— Господи…
— Он напишет вам, — заверяю я. — Обязательно напишет…
…Пяти дней будто и не было. Музеи, кино, театры, московские улицы… Кажется, мозг неспособен вместить все увиденное, настолько я переполнен столичными впечатлениями. А чтобы выглядеть вполне по-столичному, регулярно посещаю парикмахерские. Не столько по необходимости, сколько оттого, что мне приятно бездумно сидеть в кресле перед зеркалом и наслаждаться комфортом, о котором мы во фронтовых землянках уже забыли.
— Массаж? Освежить? Компресс? «Шипр» или «Мак»? — Какими только запахами не пропитан мой видавший виды китель! А что — столица!
— Ну, брат, от тебя как от гусара лейб-гвардии его императорского! — смеется генерал Виноградов, встречая меня в прихожей своей квартиры на Басманной.
— А что, разве я не гвардеец? — поддерживаю предложенный шутливый тон. Но с лица генерала исчезает улыбка.
— Наша гвардия пропахла порохом, сынок. И рождена не для парадов. Вникаешь в разницу?
Мне становится мучительно стыдно: ишь как вырядился!
— Ну-ну, — добродушно ухмыляется Виноградов, заметив мое смущение. — Нужны и нам будут парады, будут и праздники. А теперь слушай. Я поеду поездом: погода дрянь, вылет не разрешат, а ждать нельзя. При первой возможности вылетай. Ясно?
— Вылетать в полк?
— Ишь ты, хитрец! Вылетать в штаб армии…
Чуть свет добираюсь до метро «Сокол». Дальше уже пешком — в Тушино. Предъявляю удостоверение часовому у ворот и прохожу на аэродром. Иду вдоль летного поля, вдоль стоянок самолетов. Вроде вот здесь оставили мы свой самолет, а где он теперь? На конец нахожу его на самой дальней стоянке. Почему его сюда пригнали? — недоумеваю я. Замечаю неподалеку часового, пожилого, в мешковатой шинели, наверное, из ополченцев.
— Что за самолеты, дядя? — скрывая заинтересованность, скучающим тоном обращаюсь к часовому.
— А ты кто ж будешь, племяш? Аль уставу не знаешь? С часовым разговоры вести не положено.
— Я с фронта прилетел. Отвык от тыловых порядков. Так что извини, если не так обратился.
— Да ничего, это для порядка, — охотно вступает в разговор часовой. — А самолетики — заарестованные. Вишь, есть которые сами в Москву прилетают, без разрешения или еще как. Вот и собрали их сюда.
— Интересно!
— А говорят еще, — продолжает часовой, — это про меж нас слух прошел, будто, ежели ловят летчиков с этих самолетов, так тут же заарестовывают и по этапу, с охраной обратно в часть. Знамо дело — не балуй! А в части, бывает, и судят. Вот как.
— Прямо уж и судят? Загибаешь, дядя.
— Истинный бог! За самовольство как не судить?
— За что ж судить? Вот, к примеру, я. Прилетел в Москву, генерала привез, а мой самолет вот он. Зачем, спрашивается, сюда затащили?
— Ты сурьезно?
— А то нет! Вот он, мой самолет.
— Отыди! Стой, кто идет! Часовой неумело перехватывает винтовку на изготовку.
— Эх ты! Дядя… Надо было раньше спрашивать, кто идет.
— Стой, говорю!
— А я не бегу. Что же дальше?
— Надо бы дежурного позвать али разводящего, — рассуждает пожилой солдат. — Тебя-то задержать положено.
— Ну и задерживай, раз положено.
— А пост на кого кинуть? Опять не положено… Вот закавыка! Как же быть, а, лейтенант?
— Соображай сам. На то ты и солдат. А я пошел.
— Стой! Стой! Стрелять буду!
— Стреляй.
— Стрелял бы, да отделенный спросит, куда патрон извел. Еще на губу угодишь… Эх, свалился ты на мою голову!.. Иди-ка отседа с глаз долой!
У дежурного по аэродрому выясняются некоторые неприятные для меня подробности:
— Были случаи самовольных прилетов в Москву. Отсюда и приказ вышел — тщательно проверять и регистрировать всех прибывающих, а кто без разрешения…
— Но я-то прибыл по заданию члена Военного совета!
— Рад верить, но где ваше полетное задание?
— Бумажонка? Кто этим занимается на фронте? Или прикажете у генерала брать письменное подтверждение его приказа?
— Прежде всего здесь не фронт. Без документов в Москве…
— Бюрократия!
— Спокойно, лейтенант! Не мы с вами издаем приказы.
— Так вот мое удостоверение. Проверяйте! И позвольте мне улететь на своем самолете! Надеюсь, в удостоверении не написано, что я немецкий шпион!
— В столицу стремятся и шпионы. Война далеко не окончена.
— Так я не в столицу стремлюсь. Как раз наоборот, на фронт! В штаб своей же армии! Это-то хоть вам понятно?
Дежурный отворачивается. Все мои доводы на него не производят впечатления. Ну как еще с ним говорить? Что делать? И вдруг появляется шальная мысль — уведу-ка я самолет!.. А на месте со своими легче разобраться. Тут же меняю тон:
— Послушайте, товарищ дежурный. Я согласен с вашими порядками. Проверяйте, регистрируйте, докладывайте командованию. Пусть они решают сами, как нам быть. Но мы с вами будем в ответе, если заржавеет мотор. Уже месяц его не прогоняли, — вру я, не краснея. — Надо бы отгонять двигатель, а?
— Техники! — кричит дежурный, — Кто свободен, с лейтенантом на стоянку, опробовать двигатель!..
Ура! Кажется, мой план сбудется! Я неторопливо, сдерживая волнение, направляюсь к выходу.
— Чемоданчик-то можно оставить, лейтенант, — говорит вслед дежурный. — Кстати, что в нем?
Помимо своей воли, отвечаю хриплым шепотом:
— На, возьми. Только осторожно — заминирован!
— Пожалуйста, откройте.
Щелкаю замками, отбрасываю крышку и вываливаю все содержимое на стол перед дежурным:
— Любуйся!
Дежурный неторопливо укладывает в чемодан сначала фуражки, потом новенькие погоны, папиросы и берется за мой старый кожаный шлем. Мне этот шлем очень дорог. Нет, это не такое уж уникальное творчество безымянного меховщика — обыкновенный стандартный шлем летчика ВВС. И мех на нем кое-где уже вытерся, и греет-то он не очень, но все равно я не сменяю его даже на самый лучший, на самый модный!..
Я протягиваю руку, беру шлем и сую его в карман.
— Оставь! — предупреждает дежурный.
В сердцах швыряю шлем на стол и шагаю к выходу.
Ревет двигатель на полных оборотах, на средних, на малых. Техник пробует его на всех режимах. Сбавляет газ и высовывает голову из кабины:
