кого уже нет. Так или иначе, но я никак не решусь посетить белорусскую деревушку Щитня, где похоронен мой друг Борис Обещенко. Ту самую Щитню, которая увековечена нашей памятью в немудреной песенке, сочиненной нашими полковыми поэтами Иваном Шамаевым и Николаем Кисляковым на музыку Володи Мехонцева и Николая Ширяева. Песенку, которую под звон гитары любили спеть Тося с Борисом:
«Фоккер» в хвосте
Не прошло и месяца со дня гибели Бориса, а мне кажется, что все уже забыли о нем и его место кем- то занято. Так оно и есть: уже другой летчик сидит на месте Бориса за общим столом и спит на его койке. А у меня в сердце все та же пустота. Друга заменить невозможно… Наверное, поэтому я чересчур пристрастно наблюдаю за Тосей. Ее улыбки мне кажутся слишком радостными, а взгляды, брошенные на летчиков, слишком многозначительными, обещающими.
Я потерял друга, потерял человека, которому мог доверить все: и пустую болтовню, и серьезные размышления о жизни.
Тося потеряла любовь. Не большее ли это чувство, чем дружба? Наверное, Борис доверял ей то, о чем не решался сказать даже мне. И все же дружба выше любви! Я в этом уверен. Рано или поздно Тося утешится, найдет замену. А я? Кто заменит мне старого друга, с которым пройдены сотни километров военных дорог и разделена не одна опасность? Уж мне-то нечего ждать: ушедший из жизни не возвращается. Но и жизнь не прекращается со смертью друзей, ни в коем случае не прекращается. Место мертвых в строю занимают живые. А в сердце?.. И все же не слишком ли много я хочу от Тоси? Да и вправе ли кто требовать от нее верности мертвому? Тем не менее я продолжаю смотреть на Тосю осуждающе. Едкая горечь утраты ржавчиной разъедает душу, точит мозг, не дает забыться. Нужна какая-то отдушина, надо встряхнуться, взять себя в руки, но здесь все напоминает о Борисе. Через несколько дней узнаю, что Тося уже служит в другом полку. Значит, не выдержала. Значит, ей было невмоготу. А куда попроситься мне? Да и можно ли уйти от самого себя? Нет, так дальше нельзя, надо немного расслабиться, а не то можно просто сойти с ума.
Сегодняшней ночью опять предстоят боевые вылеты. Где-то скопились танки противника, концентрируется пехота, и полку приказано нанести по ним удар. Вроде совсем недавно село за горизонт солнце, а в небе уже разлит лимонно-желтый свет луны, и потому кажется, что день еще не окончился, только стало немного темнее. Почему-то болят глаза, будто в них насыпали песок. Так уже было под Сталинградом, когда мы не имели времени выспаться.
— Как ты находишь видимость? — спрашиваю я у Ивана Шамаева, штурмана, который сегодня со мной..
— Отличная! Сто километров! И луна в полную морду! Как днем.
М-да! Но откуда взялась эта дымка перед глазами? Уж не предвестие ли тумана? Впрочем, надо отоспаться и выбросить все мысли из головы, решаю я.
— Почему тебя заинтересовала видимость? — настораживается Иван.
— Да так. При полной луне, если появятся перистые облака, будем видны как на ладони…
— А… Вроде сегодня синоптики не обещали облачности.
— Не обещали…
А откуда им знать? Немцы не дадут сводки погоды, а ветер с запада. С запада идет погода… Опять в моей голове начинают копошиться мысли, мелькают обрывки воспоминаний, и я ловлю себя на том, что все это связано с Борисом. Вот так же мы шли с ним к аэродрому через это поле и так же светила луна. О чем тогда говорил Борис? А, о своих предчувствиях! Черт возьми! Как я мог это забыть! Ведь он говорил тогда о недолговечности земной жизни человека, как будто предсказывал свою гибель. Сам! Помнится, я не прислушался к его словам, не придал им значения. А потом? Что было потом? А-а, этот разговор с прежним командиром дивизии генералом Борисенко. До сих пор не в состоянии забыть его гневное лицо и тот незабываемый диалог:
— Бери самолет Обещенко и вылетай на повторное фотографирование!
— Товарищ генерал, я полечу на своем самолете. На нем такой же фотоаппарат. Вот зарядят кассету, и я готов к вылету.
— Ты слыхал приказание? Вылетать на самолете Обещенко!
— На его самолете я не полечу!
— Что?! Ты отказываешься выполнить боевое задание? Да я!..
Интересно, что тогда торопливо шептал на ухо генералу командир полка, ожесточенно жестикулируя и показывая в сторону самолета Бориса? Наверное, о крови на козырьке штурманской кабины, а может, о штурвале, на котором лежали руки Бориса…
— Разрешите послать другой экипаж, товарищ генерал? — как сквозь вату, донесся глухой голос командира полка.
— Другой? Но невыполнение приказа!..
— Они были друзьями, товарищ генерал, — перебил Меняев командира дивизии. — В виде исключения, товарищ генерал?
— На войне не может быть исключений! Приказ командира — закон для подчиненных!
Конец этому неприятному для всех нас разговору положил техник по аэрофотосъемке.
— Снимки отличные, товарищ генерал! — доложил он.
И сама собой отпала необходимость в повторном полете. Но интересно, понял ли генерал, что невозможно лететь на самолете, забрызганном кровью друга? Тем более что в этом не было особой необходимости.
Но откуда эта туманная дымка перед глазами? Наш самолет уже на старте, нацелен носом в туманное небо. Почему в туманное? Ведь вон как ясно видна луна. Наверное, это растворяются в ее свете огни старта и создается видимость тумана.
— Иван, как видимость?
— Далась тебе сегодня эта видимость! Лучше не бывает!
— Не нравится мне эта дымка… Как бы в туман не перешла.
