Мишка почувствовал себя дураком. Если Ленка придет и застанет его тут, размахивающего деревяшкой, без объяснений не уйти. Вот тогда-то они над ним вволю посмеются! Да и все село в придачу.
– Короче, чтоб Елена Митрофановна угомонилась маленько. Теща это моя. Чтобы притихла, точно. Ну, вроде и все.
Он растерянно сунул фигурку в карман, потоптался на месте и вышел из сарая.
На следующий день, вернувшись домой, он первым делом прислушался. Когда теща откапывала топор войны, первым признаком надвигавшейся атаки был шум посуды. Елена Митрофановна начинала переставлять горшки, кастрюли, по три раза яростно перетирала полотенцем сухие ложки, стуча ими друг о друга. «Так и есть. Шумит».
Со злорадным чувством Мишка разделся, вымыл руки, прошел в комнату. «Сейчас мы посмотрим, как тебя угомонят. Давай-давай, попробуй пошуметь!»
Теща не заставила себя ждать.
– Где шлялся-то? – спросила она, бросая косой взгляд на зятя. – Опять с дружками-лоботрясами пиво пил?
В другой раз Левушин отмолчался бы, трусливо наблюдая, как разгорается пламя святого тещиного гнева. Но сегодня был особенный день. День исполнения желания.
– Ну, пил, – лениво сказал Мишка. – И что? Мужику после работы пива нельзя попить, что ли? Чай, не водка! А вы-то сразу – «шлялся…» Да и мужиков ни за что ни про что обидели – лоботрясами обозвали. Прямо жизни никакой с вами нет! Чуть шаг в дом сделал – так сразу помоями меня облили! Сколько ж можно такого страдания, а? – продолжал он, распаляясь. – Или добиваетесь, чтобы я за Колькой Хохловым в омут сиганул?!
Он сам не знал, откуда ему на ум пришла последняя фраза. Однако эффект на Елену Митрофановну она произвела нешуточный. Теща выронила полотенце, всплеснула руками.
– Ты что же, Миша, говоришь-то, а? Да неужто ты подумать мог, что Ленка или я тебе такого желаем? Нет, ты скажи – подумал?
– Ну… – промямлил Левушин, не понимая толком, как ему реагировать. – Вы, Елена Митрофановна, вроде как ругаете меня, все укоряете за что-то.
– Так то я – любя! Если слово обидное скажу, не со злости, сгоряча! Ты уж не обижайся на меня, Мишенька. Садись за стол, садись. Сейчас Ленка придет, поужинаете – у меня ведь сегодня блины.
Левушин сел за стол, поморгал, встал. Теща выскочила в другую комнату и шумела посудой там, но теперь этот шум воспринимался им совсем по-другому.
– Елена Митрофановна! – крикнул Мишка. – Пойду Ленку позову!
– Позови, Мишенька, позови. Спасибо тебе.
Мишка вышел на крыльцо.
– Во дела! Ну дает! Эх, черт, сработало!
От избытка чувств он перемахнул через крыльцо, прошелся колесом по двору.
– Ленка! Пошли, мать зовет! Блинов, говорит, напекла! Золотая у тебя мамаша!
Однако после ужина воодушевление Мишки куда-то делось. Он и сам не понимал, в чем дело, но чувствовал себя не в своей тарелке. Хоть Левушин и говорил себе, что ему нужно радоваться, но радость ушла. Послонявшись без дела по комнатам и не получив замечания ни от тещи, ни от жены, он неожиданно понял, что ему так мешает.
Мишке до ужаса хотелось уйти из дома. Хотелось, чтобы его обидели, и он, оскорбленный, обиженный, непонятый, пошел бы жаловаться на жизнь Кольке Котику. Бессловесная Колькина жена принесла бы закуску под водочку, и они бы хорошо посидели, а наутро он бы выпил тещиного помидорного рассольчика – не оттого, что голова болит, а просто так, для вкуса. Но без повода Левушин не мог уйти из дома, а теща повода не давала. Значит, прощай закуска, водочка, рассольчик!
– Пойду прилягу, что ли, – хмуро сказал Мишка со слабой надеждой, что теща не сможет упустить такого шанса и устроит-таки ссору. – Голова заболела.
– Ложись, ложись, – захлопотала Елена Митрофановна. – Ты, часом, не заболел?
Мишка мысленно сплюнул и свалился на кровать в глубокой тоске.
С тех пор тоска не отпускала его. Теща по вечерам встречала его улыбчивая, радушная, но ее радушие было Мишке не в радость. Ему не давали почувствовать себя жертвой! Он снова уходил из дома в сарай, но теперь по другой причине.
«Кто ж мог подумать, что так все обернется? – зло думал он, вертя в руках русалку. – Загадал, понимаешь, на свою голову! Что теперь делать-то?»
Задним умом Левушин понял, что нисколько не страдал от скандалов с тещей. Наоборот – получал удовольствие, и с исчезновением ссор пропал и тот азарт, который он испытывал, возвращаясь по вечерам домой. «Поскандалит – не поскандалит? Пьем сегодня с Котиком – не пьем?» Внутреннее оправдание для попоек с Котиком было необходимо, потому что без него Мишка не чувствовал свою правоту. А быть виноватым Левушин не любил.
Он попробовал пару раз напиться с Котиком просто так, но ощущения были не те. Подумаешь – напился и напился. Ну, жена поругалась. Голова болела наутро. Но чувства удовлетворения-то не было!
– А все ты, чурка деревянная, – сказал он русалке. – Напортачила, понимаешь… Может, отменишь желание обратно, а? Хочу, чтоб все стало, как было.
Однако «как было» не стало. Как ни старался Мишка вывести Елену Митрофановну из себя, та, испуганная угрозой об омуте, закрывала глаза на нахальное поведение зятя. «И вправду, одно желание исполняет, стерва хвостатая, – думал Мишка, кляня себя за опрометчивую просьбу об укрощении свекрови. – Эх! Отдать, что ли, ее… Зачем она мне теперь, раз пользы от нее никакой?»
Он стал мрачен, начал огрызаться на всех без причины, и семья, видя такое изменение в характере трусоватого мужа и зятя, стала еще осторожнее и бережнее обращаться с ним. «Кто его знает, дурака, – думала Елена Митрофановна, – и в самом деле стукнет ему в голову, он возьмет да утопится. Или повесится не дай бог. А Ленке потом с этим жить. Да и мне тоже. Вон, Фаина-то Хохлова не выдержала, собирается уехать – говорят, в город к родственникам подастся. А что делать, если довели пересудами? Нет уж, пусть Мишка чудачит. В конце концов, мужик – он на то и мужик, чтобы характер изредка показывать».
На этой успокоительной мысли теща Михаила Левушина окончательно решила беречь зятя.
Алла Прохоровна неодобрительно наблюдала, как Викулова носится по офису. Бешеная тарашка! Профурсетка! Бешеной тарашкой дразнил Викулову Капитошин, а профурсеткой называла ее она сама. Полтора месяца работает, а носится, как в первый день. Тьфу, смотреть противно!
На самом деле Катя не носилась, а просто очень быстро передвигалась по офису «Эврики». У Шаньского в картридже закончился порошок, Эмма Григорьевна просила посмотреть, что с лампами дневного света в бухгалтерии, Снежана второй день жаловалась на уборщицу, плохо моющую пол в ее кабинете, а к Кошелеву сегодня должна прийти Наталья Ивановна Гольц. И зеленый чай, как назло, почти закончился! Не говоря о том, что для Натальи Ивановны требовались ореховые пряники, а остатки пряников с прошлого совещания забрал Капитошин.
– Андрей Андреевич! – Катя заглянула к Капитошину и застала его, пьющего чай с теми самыми ореховыми пряниками, которые так любила Наталья Ивановна. – Где вы их покупаете?
– На рынке, уважаемая Катерина. – Тот моментально понял, о чем его спрашивают. – Отправьте шофера, Володю, он купит.
Катя благодарно кивнула, метнулась исполнять следующее дело. И услышала вслед язвительный голос:
– Советую вам поторопиться. Госпожа Гольц обещала быть к двенадцати, а она никогда не опаздывает.
Найти Володю, отправить его на рынок, заказать порошок для картриджа, а заодно бумагу, блокноты, файлы, и ручки, поговорить с уборщицей, распечатать для Снежаны договоры… Воду должны были привезти час назад, и до сих пор – ни слуху ни духу. Да, и хороший зеленый чай для госпожи Гольц! И цветы, обязательно цветы…
– Катя, кофеварка сломалась!
– Екатерина, что с лампами? Невозможно работать под этот треск!
– Катюша, где мои договоры?
