вставая и выливая остывший кофе Илюшина в раковину.
Он хотел добавить что-нибудь, что хоть немного успокоило бы Макара, но не смог. Он никогда не умел подбирать правильные утешительные слова в трудных ситуациях.
– Я тебе еще кофе сварю, – буркнул Сергей. – А ты пока позвони на тот телеканал, по которому шли новости.
Лампочка в подъезде погасла неожиданно и бесшумно, словно на нее набросили черную тряпку. Катя встала, как вкопанная, затаив дыхание. Глаза не успели привыкнуть к темноте, и, компенсируя временную слепоту, с удвоенной силой заработали обоняние и слух. В нос ударили машинный запах лифта и кислая вонь мусоропровода в закутке возле первой квартиры. Одновременно она услышала визгливые голоса в соседней квартире, приглушенный плач ребенка… И скрип двери, открывшейся за ее спиной. Резко потянуло сквозняком, и Катя обернулась, прищурившись.
Кто-то тяжелый, шумно дышащий неторопливо вошел в подъезд и, не остановившись ни на секунду, направился к лифту. Либо он был здесь своим, либо видел в темноте – в отличие от Кати, которая без света ощущала себя слепым котенком. Вошедший поднялся по ступенькам, остановился в пяти шагах от девушки и отчетливо хмыкнул.
«Маньяк, – с тоскливым страхом подумала Катя. – Господи, закричать, что ли? Так ведь не выйдет никто…»
– Здравствуйте, – сказала она в темноту. – Вы не могли бы вызвать лифт?
– А-а-а, – проскрипели в ответ, – сама-то не видишь, да? Я-то уж привыкла, что как ни войдешь – все темнотища. Ох, поганцы, сколько раз говорено – вставьте нормальную лампочку…
Женщина безошибочно стукнула по невидимой кнопке, и где-то наверху вздрогнул и поехал лифт. Когда двери открылись, выпуская свет, Катя увидела полную одышливую соседку с пятого этажа – пожилую, неопрятную.
– Заходи, заходи, – недовольно сказала та. – Чего стоишь-то?
Катя зашла, затащила сумки. И почувствовала странное облегчение, когда двери закрылись, отсекая от нее первый этаж, которого она почему-то боялась с тех пор, как переехала в этот проклятый дом.
Дверь в квартиру открыла недовольная полусонная Седа, от которой пахло сладковатыми дешевыми духами.
– Не стой, заходи, – сказала она, не делая ни малейшей попытки помочь Кате с сумками. – Чего так поздно-то? Артур уже спать лег.
Катя хотела было ответить, что на нее свалилось много заказов, и заметить, что воспитанные люди сначала здороваются, а потом уже задают вопросы, и еще попросить Седу перестать, наконец, душиться этой невыносимой мерзостью… Но промолчала, потому что сестра мужа уже шла по коридору, виляя бедрами в спортивных штанах.
– Катерина пришла? – донесся с кухни сочный голос Дианы Арутюновны, и Катя подумала, что та опять курила в форточку, хотя она много раз просила свекровь не делать этого. – Что-то припозднилась сегодня…
В ответ раздался смешок Седы и тихое бормотание женщин. Катя стащила сапоги, бросила взгляд на натекшую с них грязную лужу и опустилась на табуретку, борясь с желанием закрыть глаза и уснуть прямо здесь, в прихожей.
– Добрый вечер, Катенька! – Свекровь выплыла в коридор, солнечно улыбаясь. – Артурчик уже спит, что-то устал он сегодня.
– Добрый вечер.
– Ой, грязи-то сколько! – свекровь заметила расплывающуюся на полу возле Катиных сапог лужу. – Сейчас тряпку принесу. Дом, Катенька, должен быть чистым, меня этому еще бабушка учила! Самое важное в доме – чистота!
Катя покорно кивнула. Она никогда не видела бабушку своей свекрови, но от всей души ненавидела эту почтенную особу. Судя по рассказам Дианы Арутюновны, при жизни старушка только и делала, что поучала внучку по любому поводу. Разнообразием в поучениях бабушка не отличалась, а потому к концу первого года знакомства с Артуром Катя знала, что самое важное в доме – это чистота, сытный ужин и довольный муж, опрятные вещи, вымытые окна… Стоило свекрови заметить что-то, нарушавшее ее представление о прекрасном, как тут же всплывал призрак ее бабушки с наставлениями о том, что самое важное в доме – это… «Нужное подставить», – говорила в таких случаях Катя. Про себя, естественно.
– Вот тебе тряпочка, Катенька, – промурлыкала свекровь, и к табуретке спланировала половая тряпка. – Не буду мешать.
И удалилась, шурша шелковым подолом.
Час спустя в квартире спали все, кроме Кати. Диана Арутюновна с дочерью храпели так, что было слышно из-за закрытой двери. Артур негромко посапывал в спальне. Катя зашла к мужу в комнату, включила ночник, постояла, глядя на его безмятежное лицо. Спит. Как там сказала Диана Арутюновна? «Устал сегодня». Разумеется. Ничего не делал и очень устал.
– Устал, значит, – повторила Катя шепотом, сдерживая желание рявкнуть на всю квартиру и разбудить Артура.
Нет, рявкать нельзя. Один раз соседи уже пригрозили, что вызовут милицию – это случилось после скандала свекрови с Седой. Тогда угроза подействовала на обеих женщин как ушат холодной воды, да и Артур высказал им все, что думает, не стесняясь в выражениях. Нельзя им привлекать к себе внимание, никак нельзя! Появится милиция – и пиши пропало, придется искать съемную квартиру, а где ее найдешь с их-то средствами…
«Так что, милая, никакого рявканья. Радуйся, что есть время посидеть в тишине».
Катя прошла на кухню, уселась на облезлый подоконник. Из пяти фонарей во дворе горел лишь один, и снежинки мелькали в желтом круге. «Завтра опять будет слякотно. Ноги в тонких сапогах уже сейчас мерзнут, а ведь еще только конец ноября. Что же мы будем делать зимой?»
Этим вопросом Катя задавалась уже третью неделю, и он стал постоянным рефреном. «Что же мы будем делать зимой?» – спрашивала она у себя по любому поводу, хотя, откровенно говоря, местоимение «мы» было в этом вопросе неуместным. Сейчас, сидя на холодном подоконнике в кухне чужой квартиры и прислушиваясь к похрапыванию трех людей в соседних комнатах, она окончательно поняла, что вопрос должен звучать иначе: «Что Я буду делать зимой?» Потому что рассчитывать на то, что Артур, его мать и сестра станут помогать ей, не приходилось. Тем более они и так считали, что помогают достаточно – например, Диана Арутюновна готовила ужины, а Седа – обеды. В общем, вносили свой вклад в их совместное выживание.
Катя подышала на стекло и нарисовала на запотевшем круге рожицу. Точка, точка, запятая. Вышла рожица смешная. Смешная, но невеселая, потому что улыбалась рожица как-то криво, одним уголком рта. Девушка вспомнила, как полгода назад перед свадьбой рисовала такую же рожицу на окне в комнате общежития, ожидая Артура. Она любила рисовать на стекле. Вот тогда рожица улыбалась до ушей. Даже мама, озабоченная предстоящей суматохой, зайдя в комнату, заметила:
– Улыбается, прямо как ты. Счастья полные штаны.
И когда Катя обернулась к ней и впрямь с точно такой же улыбкой во весь рот, мама не выдержала и чмокнула дочь в макушку, хотя была против этой свадьбы.
Если с Артуром Ирину Степановну, приехавшую на свадьбу из маленького городка под Ростовом, худо- бедно мирили его внимание и забота о невесте, то мать будущего зятя и его сестру она невзлюбила с первого взгляда. Катя, как могла, убеждала ее, что Диана Арутюновна очень хорошая женщина, сына просто обожает. И Седа тоже хорошая, просто немножко избалованная. «У тебя все хорошие! – сердилась мать. – Глупая ты, Катька, не понимаешь: чужие они нам, чужие! Ладно. Деваться-то некуда».
Эх, могла ли мама представить тогда, что ее дочери придется уехать из Ростова-на-Дону в Москву. И вот уже два месяца повторять «что же мы будем делать зимой». Что-что… Выживать, известное дело.
«Хватит паниковать, – приказала себе Катя, слезая с подоконника. – И ныть. Ничего страшного не происходит. Плохо, конечно, что приходится маме врать, но это для того, чтобы она не беспокоилась. Вот пройдет год, вернемся обратно в Ростов, и тогда…»
Что будет «тогда», Катя не могла представить. Смутно ей виделось что-то хорошее, и, стараясь верить в это, она умылась и легла спать, поставив будильник на шесть утра. Артур негромко посапывал, и лицо его
