было совершенно безмятежным.
Катя познакомилась с будущим мужем на общей институтской тусовке, на которой оказались и несколько «пришлых парней» – взрослых, уже закончивших институт. Он был высоким, темноглазым и темноволосым, улыбчивым, и ему очень подходило имя Артур. Такую же темноволосую, как он, смешливую Катю парень сразу выделил из остальных девчонок, дружно отплясывавших под незамысловатые попсовые напевы.
Ухаживал он очень красиво, приносил охапки пышных бордовых роз, а в ответ на Катино смущенное сопротивление только смеялся. «Катюша, я же Ашотян! Мы, армяне, по-другому не умеем!» Надписи мелом на асфальте под окнами общежития «Котенок! Ты – единственная!», чтение стихов под луной, ужины при свечах в кафе… «Катюша, я же романтик! Мы, армяне, все немного романтики!»
Очень быстро и неожиданно для Кати последовало знакомство с его родителями – точнее, с мамой, поскольку отец Артура погиб два года назад в автомобильной катастрофе. Диана Арутюновна очаровала Катю. Это была смуглая пышная женщина с гладкой персиковой кожей и нежнейшим пушком на щеках. Слушая ее рассказы, Катя вспоминала: «А как речь-то говорит – будто реченька журчит!» – голос у женщины был мягкий, мелодичный. А вот ее родная дочь Седа – маленькая, с точеной фигуркой статуэтки и глазами газели – говорила грубовато, а когда начинала волноваться, в ее речи явственно слышался акцент.
– Катюша, милая, ты мне будешь, как доченька, – улыбалась мама Артура. – Ты представить не можешь, как же мы рады за Артурчика! Правда, Седа?
Та улыбалась, кивала, перебирала длинные волнистые волосы, посматривала на Катю загадочно. Пару раз подарила ей помаду и тени – дешевенькие, правда, но Кате все равно было приятно.
– Мам, они славные, – говорила она матери, приехав к той на выходные.
– Славные-славные, – кивала мать, и в голосе ее слышался неприкрытый скепсис. – Кем, говоришь, сестренка твоего ухажера работает?
– Продавщицей. То есть консультантом. А что?
– Нет, ты говори как есть – продавщицей. А то придумали всяких консультантов… В бутике, может, консультанты, а на рынке – продавщицы.
– Мама, она не на рынке!
– Универмаг ничуть не лучше рынка, – отмахивалась мать. – А может, и хуже.
– Ну и что? Чем ее работа плоха?
– Ничем, Катюша, ничем. Ты борщик-то ешь, ешь. А мать кем работает?
– Диана Арутюновна пока никем, она работу ищет.
– Конечно, конечно. Как овдовела два года назад, так все и ищет.
– Да не придирайся ты, мам! Зато у них Артур хорошо зарабатывает, он и мать, и сестру содержит!
Здесь Ирине Степановне возразить было нечего. После гибели старшего Ашотяна парня взял в свою фирму какой-то дальний родственник, и с тех пор Артур занимался продажей машин. Катя интересовалась его работой, но Артур рассказывал о ней неохотно, скупо, уверяя, что его «бизнес», как он говорил, будет ей совершенно неинтересен. Он ездил на хорошей, хоть и подержанной иномарке, любил одеваться с иголочки, частенько водил Катю в ресторанчики, и она видела, какие щедрые чаевые Артур оставляет официантам.
– Содержит, – неохотно соглашалась Ирина Степановна. – Ой, Катюша, только не торопись, прошу тебя. Присмотрись к ним внимательнее. Будь моя воля – ей-богу, поселилась бы с тобой в твоем захудалом общежитии, чтоб не мотаться тебе ко мне за сто километров. И ты была бы под присмотром.
Катя и не собиралась никуда торопиться: до окончания института еще весь пятый курс остался, Артур никаких предложений ей не делал. «Подумаешь, с семьей познакомил! Это ни о чем не говорит».
В начале декабря, выйдя из общежития рано утром и торопясь в институт к первой паре, Катя увидела подъезжавший к остановке автобус и ускорила шаг. Ледяную дорожку, присыпанную снегом, она заметила только тогда, когда ноги уже разъехались на льду; Катя нелепо взмахнула руками и упала на спину, треснувшись затылком об лед.
– Хорошо, что есть шапка на глупой голове, – сказала она себе, глядя в пасмурное небо, откуда валил снег. – Отделаюсь синяком.
Она повернула голову вправо-влево, убедилась, что ее позорного падения никто не видел, и попыталась встать. Резкая боль, какой Катя никогда раньше не испытывала, пронзила позвоночник, и она вскрикнула.
– Господи, да что же это такое… – пробормотала Катя, смаргивая выступившие от боли слезы. – Неужели и на спине синяк?
Она сделала еще одну попытку встать, снова закричала и перевела дыхание. У нее что-то случилось со спиной, и теперь она не могла подняться.
– Мамочка… – жалобно сказала девушка. – Разве так бывает? Ничего, ничего, я сейчас полежу и поднимусь. К первой паре не успею, значит, приеду ко второй…
Она бормотала себе под нос, одновременно пробуя двигать руками и ногами, проверяя, насколько ограничены ее движения, и убеждаясь, что чувствует боль только при попытке подняться. Снег шел все сильнее, и Катя представила, как через час ее занесет.
«Получится сугробик. А если полить его водой – то горка».
Сумка при падении отлетела в сторону, и Катя, сжав зубы, попыталась дотянуться до нее. Получилось это только с третьего раза, потому что боль была невыносимой: казалось, что кто-то со всего размаху ударяет ее тупой иглой в позвоночник. Подтащив сумку, Катя долго лежала, прижимая ее к себе и тяжело, прерывисто дыша. Затем кое-как вытащила телефон и набрала номер «Скорой».
Артур примчался в больницу вечером. Долго сидел возле Кати, расспрашивал ее, потом искал врачей, допытывался у медсестры о диагнозе и прогнозах и в конце концов вернулся обратно и сел около кровати с отрешенным лицом.
– Слушай, – сказал он наконец, и в речи его прорезался акцент – совсем как у младшей сестры. – Ты, главное, не бойся. Мы тебя вылечим. Деньги найдем. Все сделаем. Главное – не бойся.
«Я и не боюсь», – хотела сказать Катя, но боль снова проткнула иглой, и она стиснула зубы. На самом деле ей было страшно. Она помнила перепуганное лицо приехавшей днем мамы, ее долгий разговор с врачом после того, как Катю осмотрели и просветили на каком-то большом гудящем аппарате, мамино заплаканное лицо. Слова Артура успокаивали Катю, и ей отчаянно хотелось, чтобы он остался. Но Артур ушел, пообещав забежать на следующий день.
Началось долгое и мучительное лечение. Катя не хотела слушать подробностей об операции, которая ей предстояла. Она не понимала, почему ее здоровое молодое тело приковано к кровати всего лишь из-за какого-то падения на лед. Она не хотела думать о том, что будет после операции. Врачи произносили слово «реабилитация» так, как будто все уже позади, но она понимала, что на самом-то деле все только начинается. Мама подолгу разговаривала с врачами и один раз призналась дочери, что собирается занять денег на работе. У Кати не было иллюзий о бесплатности отечественной медицины, но слова мамы поразили ее, и она заплакала – первый раз после падения. У кого мама будет занимать деньги? У таких же, как она сама, терапевтов, работающих в поликлинике маленького провинциального городка? Смешно.
И тогда Артур показал себя с такой стороны, что Ирина Степановна прониклась к нему горячей благодарностью и уважением. Катя ни слова не говорила ему о намерении матери занять денег, и потому для нее было вдвойне удивительно, когда в разговоре с врачом выяснилось, что Артур оплатил операцию и послеоперационный уход. После этого все завертелось так быстро, что Катя не успела опомниться – а ее уже готовили к операции, и ласковая пожилая медсестра бормотала что-то ободряющее на ухо, делая ей укол.
Полтора месяца спустя Катя вышла из больницы – сама. Ее предупреждали, что возможны осложнения, но все обошлось. Она могла ходить, бегать, и только на прыжки и любые тренировки на полгода было наложено ограничение.
Артур сделал ей предложение, когда Катя еще лежала в больнице. Она пыталась отшутиться, но он был серьезен и настойчив.
– Подумай – польза будет для всех, – убедительно говорил Артур. – Тебе лучше жить у нас, потому что ты, милая, не будешь ни готовить, ни убираться. От моего дома ближе до института. И, в конце концов, хоть
