поймем.
– Отличное описание, – усмехнулся Бабкин. – Что ж, давай искать…
Повинуясь привычке, он сперва обошел весь дом, не приглядываясь внимательно, только рисуя в голове карту места, в котором очутился. За двумя комнатами, которые он миновал, скрипя рассохшимися половицами, нашлись кухня и каморка с пустыми стеллажами, должно быть, когда-то использовавшаяся как кладовая. Вверх поднималась лестница на чердак. Бабкин поднялся, но с одного взгляда понял, что сюда вряд ли проникал кто-то, кроме Оли Григорьевой, которая тогда еще была Олей Курехиной. Толстые листы стекловаты закрывали пол, с балок свисала жирная паутина. «Что бы мы ни искали, оно не здесь».
Он снова спустился в кухню. Воздух здесь был застывший, неживой, и Сергей, удостоверившись, что, кроме пустого стеллажа и разобранных кухонных шкафов, ничего не найдет, поторопился вернуться к Илюшину.
Безжизненный дом с бельмами затянутых простынями зеркал давил на него со всех сторон. Когда Сергей был ребенком, он считал, что дома могут дичать, как брошенные людьми на произвол судьбы животные. К квартирам это наблюдение не относилось. Даже те квартиры, в которых подолгу никто не жил, ничем, кроме тишины, не отличались от тех, из которых на время ушли люди. В любой типовой квартире было столько же индивидуальности, сколько в картонной коробке от телевизора, и это не зависело от обстановки и цвета стен.
С домами все обстояло по-другому. Дома могли ждать, как живые, они впитывали эхо голосов своих хозяев, на их стенах оставались невидимые отпечатки слез и смеха, криков, брани и радости. Не все, конечно. Но многие. В детстве Сергея часто отправляли к тетушке в село, где от уехавших жителей остались заброшенные дома, и среди мальчишек считалось особой удалью проникнуть в какой-нибудь из них – особенно в такой, что пользовался дурной славой. Десятилетний Сережа Бабкин, ловкий и бесстрашный, побывал почти во всех. И с тех пор знал, что у домов есть свои голоса. С возрастом он забыл об этом, а теперь вспомнил.
У этих стен тоже был голос. Невнятное бормотание, монотонное, глухое, удручающее своим однообразием.
– Что-то не чувствую я здесь особой святости, – пробормотал Бабкин, вспомнив, как об учителе отзывался его друг.
– Ты о чем?
Илюшин склонился над письменным столом, не дотрагиваясь до него, и что-то рассматривал.
– Про Валентина Чайку говорили, что он, святая душа, взял сына племянницы на воспитание и сделал из него человека.
– А-а-а… Ну, человек-то из него получился паршивенький, судя по твоему описанию. Что-нибудь нашел?
– Ничего. Там кухня, которую, похоже, собирались вывезти и бросили. Еще кладовка. А у тебя?
– Подойди-ка сюда, взгляни.
Сергей подошел, подсветил фонарем то, что показывал Макар.
На столе валялись разбросанные листы, на каждом из которых было нарисовано растение, а рядом отдельные его части. Корень, стебель, лист, плод, цветок… Все прорисовано с большим тщанием, и при этом – неумело. Бабкину пришло в голову, что плод больше напоминает ручную гранату, а листок – вытянутое колесо с зубцами.
– Посмотри внимательно, – попросил Илюшин. – Будут какие-нибудь мысли по этому поводу?
Сергей с минуту всматривался в рисунки.
– Никаких. Кроме того, что старший Чайка был чертовски паршивым художником, – заключил он. – Зубчики какие-то, шестеренки… Похоже, под конец жизни учителю опротивели его цветочки, и он подсознательно пытался изобразить бэ-тэ-эр.
– Механистичность присутствует, – согласился Илюшин.
– Это то, что ты надеялся обнаружить?
– Нет. Это только подтверждение моей догадки. Ищем дальше.
Возле стола обнаружился шкаф, а рядом – открытые полки. В шкафу Илюшин нашел потрепанные альбомы и с блеском в глазах схватил самый толстый, присел на корточки, перелистывая страницу за страницей… Но по мере того, как альбом подходил к концу, Макар понемногу мрачнел.
– Что там? – Сергей подошел, направил луч на книгу.
– Титанический труд. Смотри…
Здесь тоже оказались растения: снимки, рисунки, подклеенные к страницам, подробнейшие описания, занесенные в книгу ровным бисерным почерком.
Десятки, сотни видов! Многие, как показалось Сергею, повторялись, но он подумал, что, возможно, не улавливает разницы, которая была очевидна самому Валентину Петровичу.
Какое-то воспоминание шевельнулось в его памяти, когда он смотрел на описание хвоща полевого (Equise?tum arve?nse) и красавки обыкновенной (Atropa belladonna).
– Такое ощущение, что где-то это я уже видел…
Так и не вспомнив, что ему напоминают исследования Чайки, Бабкин отошел на шаг, оставив напарника рассматривать находку, и застыл.
– Сколько же здесь всего… – ошеломленно пробормотал он, обведя лучом ряд полок до самого потолка.
Книги, альбомы, гербарии, папки… Сняв наугад толстый том, Бабкин нашел внутри засушенные растения: многие истлели и крошились не от прикосновения, а лишь оттого, что он открывал страницу.
– Да, столько всего, – негромко подтвердил Илюшин, поднимаясь и откладывая альбом на стол. – И все зря. Дневниковые заметки, описание, даже его собственная классификация – и все впустую. Никому это не понадобилось.
Они на скорую руку просмотрели альбомы. Пальцы у Сергея стали серо-коричневыми от пыли, как крылья ночной бабочки. Свет фонаря добавлял желтизны страницам, и высохшие растения казались скелетиками, похороненными среди них.
– Пахнет мертвечиной, – поморщился Бабкин.
– Мышами пахнет. Смотри-ка, Чайка, оказывается, и фотографировал!
В руках Илюшин держал открытый альбом с выцветшими снимками. Вереск, бузина, ландыши, лесная фиалка… Фотографии не приклеены, а бережно вставлены в «уголки», обведены от руки фигурными рамками, проложены тонкими листами.
– Странно… Никакой закономерности с точки зрения биолога не вижу, – пожал он плечами, пролистав до конца. – Разве что здесь собраны одни цветы. Похоже, к Чайке в руки просто попал фотоаппарат, и он снимал всякую красоту без разбора. Нет, здесь для нас ничего интересного нет…
Вторая комната и вовсе оказалась пуста: кроме пары старых стульев да узкого шкафа без полок в ней ничего не было.
– Соседи постарались, – предположил Сергей. – Или художник.
– Чайка мог и сам все выкинуть или продать.
– Вряд ли кто-то польстился бы на такую рухлядь…
Бабкин пренебрежительно пнул старый стул, и тот не упал, а сложился: ножки разъехались, сиденье опустилось вниз, а спинка отвалилась. В воздух поднялась туча пыли, заиграла в луче фонаря.
– Тише, – предостерег Макар. – Не круши хозяйскую мебель, вандал.
– Не думал, что он развалится. Слушай, давай выбираться отсюда, а?
– Подожди.
Макар огляделся. Пустые стены, отваливающиеся обои, за которыми скребутся жуки и мыши…
– Ладно, – со вздохом согласился он. – Можем уходить. Где-то я ошибся. Кроме его научных изысканий здесь ничего нет.
Бабкин видел, что Илюшин обескуражен. Не расстроен, не огорчен, а именно обескуражен.
– Постой, – позвал он, когда Макар уже вышел из комнаты.
Илюшин обернулся, посветил на Сергея фонариком:
– Ты чего?
Тот помолчал, собираясь с мыслями. В отличие от него, привыкшего все планировать и просчитывать, Макар Илюшин отличался склонностью к спонтанным решениям, основанным на голой интуиции. Но его попадания были точны, а чутье не раз приводило их с Сергеем к цели. Бабкин признавал, что Илюшин обладает каким-то непостижимым для него качеством, сродни умению птиц ориентироваться в полете на сотни километров.
Если он был уверен, что отгадку к делу Черниковой нужно искать в доме Валентина Чайки, значит, здесь должно было что-то найтись.
Пользуясь этой несколько извращенной логикой, Сергей вдруг сообразил очень простую вещь.
– А где комната? – спросил он, точно проснувшись.
– Какая еще комната?
– Для проявки и печати фотографий! Если Чайка фотографировал сам, то должен был разобраться и с остальным процессом. Где бы он в Вязниках нашел фотолабораторию?
Илюшин просветлел лицом.
– Я идиот, – вдохновенно сказал он. – Подвал!
Люк нашелся возле кровати. Бабкину пришлось полазить с фонарем, чтобы разглядеть квадрат, вырезанный в полу.
– Ручки нет! – известил он Илюшина, стоявшего возле гербария. – Как он его открывал, интересно?
– А что есть?
– Кольцо. Маленькое, не ухватишься.
– Значит, нужна веревка. Или ремень.
Ремень Сергея оказался точь-в-точь подходящим под размеры кольца. Бабкин просунул его в кольцо, потянул вверх, и крышка на удивление легко откинулась. Но вместо шаткой лестницы он увидел под ногами хорошо обустроенный спуск: широкие ступени, прочные перила.
– Макар, мы попали в точку, – взволнованно сказал Бабкин. – Он часто спускался туда. Глянь, как все продумано!
Илюшин забросил гербарий и живо подошел к люку.
– Да, неплохо, – признал он. – Посторонись, я первый.
Пока Макар нащупывал ступеньки, Сергей сверху освещал ему путь фонариком.
– Ух ты! – раздался снизу гулкий голос, как только Илюшин закончил спуск. – Серега, здесь есть на что посмотреть!
Бабкин спустился следом, пощелкал мертвую кнопку выключателя на стене и сообразил, что электричества в доме быть не может. Он переключил фонарь в режим максимальной яркости, поставил его на пол и обошел подвал.
– Вот здесь он их проявлял и печатал, – раздался из угла голос Макара. – Смотри, целую кабинку занавесочкой отгородил! Стол, кюветы… Непонятно только, зачем ему понадобилось лезть под землю.
– Наверху места мало, да и племянник мешал, –
