Ольга вышла из ванной, подчеркнуто не замечая его, и Сергей не выдержал:
– Я ушел из банка, – негромко сказал он ей вслед. – Возвращаюсь на прежнюю работу, только в другой отдел.
Жена резко повернулась к нему, и широкое кимоно завилось красной волной вокруг ее ног.
– Что ты сказал? – недоверчиво переспросила она.
– Я увольняюсь. Не могу там больше работать. Оля, пойми – в банке я деградирую, тупею.
Он хотел добавить, что понимает, насколько важна для них потеря в зарплате, и потому подумает о возможных подработках. И еще хотел как-то оправдаться перед женой, потому что видел: для нее неубедительны его аргументы. Будучи человеком, не умевшим работать по-настоящему – полностью отдаваясь своему делу и получая от него удовольствие, – Ольга не понимала этого и в других людях. Работают ради денег – это она знала твердо, и любой другой подход был для нее признаком слабого ума.
Но объясниться он не успел. Жена быстро подошла к нему, закусив тонкую верхнюю губу, и изо всей силы ударила по щеке. Сергей сдержал первую молниеносную реакцию и лишь перехватил вновь занесенную для пощечины руку.
– Ты! – зло крикнула Ольга, пытаясь вырвать руку. – Ты дурак! Опять решил стать никем?! По собственной воле?! Идиот! Боже, какой идиот...
– Мне жаль, что я не оправдал твоих ожиданий, – сдержанно сказал Сергей, отпустил ее запястье, закрыл за собой дверь в ванную и включил ледяную воду, чтобы ополоснуть горящую щеку.
Рассказ Силотского не занял много времени. Положив на стол фотографию, с которой неприветливо смотрел насупленный мужик с мешками под глазами, обнимавший за шею такого же неприветливого насупленного боксера, Дмитрий Арсеньевич объяснил:
– Качков, Володька Качков. Отличный мужик, я его с детства знаю! Мы с ним в одном дворе росли, пока их семья не переехала. Как-то раз убежали компанией в овраг – на тарзанке полетать, а надо мной веревка возьми да оборвись. И ветка-то росла невысоко, но шмякнулся я – не дай бог никому! Как творог об землю – хлюп! – и растекся. А нас за тарзанку ругали, Володьку отец и выпороть мог, если бы узнал, а рука у того была тяжелая. Все парни вокруг меня собрались, а я лежу и еле дышу. Тут Качков меня сгреб – он на год старше был, здоро-о-овый! – Силотский руками показал, какой здоровый был Качков, – и потащил на себе к дому. Я ему шепчу: не говори, что ты с нами на тарзанке был. А он только пыхтит в ответ. Дотащил меня до моей квартиры, сдал бабушке и сам ничего скрывать не стал. Ну, я к тому времени отдышался, отделался легким испугом, и никого из нас не наказали... Но Володьке я надолго остался благодарен.
– Когда он исчез? – спросил Макар.
– Два дня назад. Или три?.. Нет, постойте-ка, сегодня среда, а он в понедельник не вышел на работу и мне не позвонил.
– У него есть жена, дети?
– Есть, но они сейчас у родителей гостят, в другом городе, а я их телефона не знаю.
– Качков мог сорваться к ним, не предупредив вас?
– Нет, – решительно покачал головой Силотский. – Вовка – человек ответственный и, главное, мне очень преданный.
– Почему? – заинтересовался Бабкин. – Потому что вы в детстве дружили?
– Да нет, мы и не дружили особенно – так, приятельствовали. Я его встретил много лет спустя, случайно. То есть со стороны кажется, что случайно, а на самом деле ничего случайного в нашей жизни, конечно же, нет. – Силотский весело подмигнул Илюшину и Бабкину, и последний в который раз подумал, что никакой Силотский не сумасшедший, потому что сумасшедшие не улыбаются так открыто и весело, словно подсмеиваясь сами над собой и приглашая других присоединиться к их иронии. – Ладно, не буду вас грузить своими убеждениями. На чем я остановился? А, как я Качкова встретил. Случайно мы с ним увиделись, разговорились, а положение тогда у него было, прямо скажу, бедственное. Он сидел в долгах, как лягушка в грязи, и выкарабкаться у него не получалось. А тут еще жена, ребенок... – Ланселот поморщился, почесал подбородок, отчего борода его встопорщилась. – Короче, я слегка его выручил. А как иначе? Нельзя же было мимо пройти.
– Вы ему денег дали? – догадался Макар.
– Ну да. И с кредиторами его немножко побеседовал. – При этих словах Силотский вытянул вперед розовые руки и несколько раз выразительно сжал и разжал кулаки, словно разминаясь. – На этом от Володьки и отстали, тем более что долг он со всеми процентами вернул, как полагается.
– И после этого вы взяли его к себе заместителем? Он вас об этом попросил?
– Взял, да, – кивнул Силотский. – Но Володька не просил. Он, Володька, гордый такой, что просто страшно за него – как на свете-то живет? Ни попросить ничего, ни поклянчить лишний раз – мол, возьми меня, Ланселотушка, к себе в «Броню». Так что взял я его сам и ни разу об этом не пожалел.
Силотский вкратце рассказал, в чем заключаются обязанности Качкова, но на вопрос, где может быть пропавший заместитель, ответить не смог.
– Не хочется самое плохое думать, – мрачно сказал Дмитрий Арсеньевич, уже собираясь уходить и натягивая на руки черные мотоциклетные перчатки. – Но с Володькой никогда раньше такого не случалось, чтобы два рабочих дня прогулять и никому ничего не сказать. Мобильный его не отвечает, домашний телефон молчит... Вы уж найдите его, а?
– Мы постараемся, – пообещал Илюшин, в кармане которого лежал чек с приличным авансом, выписанный Силотским. – Нам нужно будет еще кое-что у вас узнать, но сначала придется поговорить с вашими сотрудниками.
Ланселот кивнул, коротко попрощался с обоими и вышел из квартиры.
– Не везет мужику, – прокомментировал Сергей, стоя у окна и глядя туда, где в апрельских лучах поблескивал казавшийся игрушечным мотоцикл. – То ему мерещится, что мир вокруг изменился, то заместители пропадают...
– И все это становится вдвойне интересным, если мы вспомним о том, что сказал нам господин Силотский, – добавил Макар, подойдя к окну и усевшись на подоконник. – А он сказал, что ловит подсказки мироздания и, поймав, строит свою жизнь в соответствии с ними. Кстати, тебе это никого не напоминает?
Сергей хотел ответить, что напоминает, и Илюшин прекрасно об этом знает, но тут из подъезда вышел Ланселот.
– «Рыжий, рыжий, конопатый»... – просвистел Макар.
Ланселот неторопливо пересек двор – шлем на его голове сверкнул кровавым бликом – и сел на мотоцикл. Прошло не больше пяти секунд, и вдруг с человеком на мотоцикле что-то случилось – Сергей даже не сразу понял, что именно.
Раздался глухой хлопок, и шлем Силотского раскололся – быстро, словно скорлупу ореха жестоко сжали в тисках. Сначала Бабкину показалось, что вся красная краска встала дыбом, зависла в воздухе, разлетелась мелкими брызгами, но в следующий миг он понял, что это такое. Еще один хлопок, громче предыдущего – и фигурка на мотоцикле стала заваливаться влево, а где-то под окнами раздался истошный, пронзительный крик – такой высокий и странный, что не понять было, мужчина кричит или женщина.
– Серега... – выдохнул побелевший Макар, и тотчас же, словно отзываясь на единственное произнесенное слово, внизу ударил взрыв.
Мотоцикл вместе с заваливавшейся фигуркой взлетел в воздух, будто подброшенная рассерженным ребенком игрушка, тяжело перевернулся и вдруг развалился, посыпался на землю кусками, охваченными огнем. По дому прокатилась дрожь, зазвенели стекла выбитых окон. К первому, неумолкавшему крику присоединился второй, за ним третий, и тут же взвыли машины, словно отзываясь сигнализацией на случившееся.
Илюшин спрыгнул с подоконника, бросился к двери, но Бабкин перехватил его, рявкнул в ухо:
– С ума сошел! Не вздумай! Три взрыва было – ты уверен, что не будет четвертого?!
Макар, лицо которого постепенно приобретало нормальный цвет, перестал вырываться и на негнущихся ногах вернулся к окну.
Даже с двадцать пятого этажа было видно, что на том месте, где стоял мотоцикл, асфальт просел, будто продавленный огромной пяткой, и по нему растеклись потеки, сходившиеся в одной точке. Куски
