ставят нас на край. Но мы, дочка, выстоим. Ну а если уж тебе суждено попасть на фронт, у меня к тебе только одна просьба.
– Какая?
– Не пей спиртного.
– Да ты что?
– Не пей спиртного. Ни в коем случае! Никогда! Ни при каких обстоятельствах! Поклянись!
– Я, конечно, клянусь, но…
– Саша, я знаю, будет тяжело, а ты не пей.
– Ну, ма!
– Не пей спиртного. Я знаю, что такое война, а ты не пей, для женщины это смертельно.
– Да что ты говоришь, мамочка, зачем же я буду пить спиртное?!
– Нет, нет, я знаю, что говорю. Ты поклянись не мимоходом. Скажи: 'Мама, я клянусь, что не буду пить спиртное на фронте'.
– Хорошо. Мама, я клянусь, что на войне не буду пить спиртное.
– Вот и славно. Я знаю, что говорю. Фронт, госпиталь, передовая – это море спирта.
– Но я же сказала, ма…
– Сказала. Поклялась. Вот и хорошо. С Богом![26]
– Он у меня всегда перед глазами. Ночью он мне снится. А когда проснусь, все равно не уходит. Смотрю на небо – и он на небе, смотрю на дерево – и его глаза среди листвы, смотрю вдоль больничного коридора – и он там мелькает. Он всегда, везде, понимаешь? Может, я ненормальная, ма?
– Нет. Ты нормальная. И это все нормально. Просто ты о нем много думаешь.
– Да, думаю о нем постоянно, я не могу не думать о нем… У него две дочки, мне стыдно, но я не могу ничего сделать с собой, меня ничто не остановит, хоть пять дочек! Я их тоже буду любить! Он намного старше меня, ну и что?!
– Конечно, ничего, доченька. У нас порода такая. Есть женщины, которым нужны мужья-мальчики, нужны ведомые, а есть такие, как мы, которым нужны старшие, нужны ведущие или хотя бы равные. Нельзя сказать, что хорошо, а что плохо. Просто так есть и так будет всегда.
– Неужели их там бьют?
– Говорят…
– Но какое они имеют право?!
– Кто сильней, тот и прав. Как в лесу.
– А ты вспоминаешь нашего папу?
– Папу? Всегда. Посмотрю на небо – и он в небе. Посмотрю на дерево – и его глаза среди листвы, посмотрю вдоль по улице – и он где-то там мелькнет. Мне есть что вспомнить… есть о чем видеть сны.
– Мамочка, что же ты ничего об этом не рассказывала?!
– А когда было рассказывать? Мы ведь и по-русски только-только с тобой разговорились.
– И ты столько лет держишь все в себе? Боже мой, какая я дура! Как я ничего не видела, не чувствовала, не понимала! Какой ужас!
– Да что же тут ужасного, доченька? Это не ужас – это опора, это смысл моей жизни. В прошлом – твой отец, в настоящем – ты, а в будущем… а в будущем я буду с ним, а потом-потом и все мы снова будем вместе: папа, я, Маша, ты – все!
XXII
Ни на сапоги, ни на ботинки для Домбровского у них не хватило денег. В те дни все резко подорожало, в особенности товары первой необходимости – основа основ всякого житья-бытья. Обувь купить не удалось, зато всю остальную часть передачи Анна Карповна и Сашенька собрали лучшим образом.
Чтобы связать для Домбровского теплые носки, Сашенька распустила свой серый шерстяной свитер, который она получила год назад в награду за успехи в акробатике, за призовое место на соревнованиях общества 'Трудовые резервы'.
– Сашуль, ну зачем ты распустила фактически новый свитер? – упрекнула ее мама. – Можно было из разных кусочков, разных ниток, получились бы такие пестренькие носочки, я бы сделала их хорошо.
– Не ругайся! Зато теперь столько пряжи, что хватит на три пары: ему, мне и тебе.
– Но мне-то зачем?
– Тебе? Ты что, ма! Я тебя очень прошу – тебе обязательно. Это важно!
– Ладно, – улыбнулась мама. – Наверное, ты делаешь все правильно. Давай-ка быстренько свяжем их в четыре руки.
В распущенной из свитера пряже одна нить была ангоровой, и потому носки получились пушистые, теплые, нежные на ощупь. Когда вязали, мама рассказывала об отце, о жизни 'в старое время'. Так повелось в народе, что годы до 1917-го стали называть 'старое время'. В анкетах был вопрос: 'Чем вы занимались до советской власти?' И никто не мог вообразить, что минет всего несколько десятилетий и придет антисоветская власть, и уже можно будет спросить: 'А чем вы занимались при советской власти?' Для истории эти три четверти века даже и не мгновение, а что-то усеченное, меньшее, чем мгновение, а для миллионов людей в этом времени, как в волчьей яме, поместилась вся их жизнь целиком, от «а» до «я»,
