– Сволочи мои французишки, дерут с людей деньги за жилье и так отвратительно содержат дома! – в сердцах сказала Николь о хозяевах и ловко, как завзятый хулиган, выбила дверь ногою, да так, что та сорвалась со второй петли и грохнулась на выщербленный бетонный пол подъезда.
– Ну ты разбушевалась! – засмеялась Мари. – Уймись!
В подъезде остро пахло кошачьей мочой, прогорклым жиром, местами лестница была залита какой-то кислой слизью, то ли помоями, то ли вообще непонятно чем. Ступеньки были слишком крутыми, перила кое- где просто отсутствовали, и приходилось придерживаться рукой за стену.
– Представляешь, она этого своего казака, пьяного в стельку, таскала к себе на пятый этаж на своем горбу! И до сих пор, небось, таскает! – громким шепотом, оглядываясь в полутьме на Николь, рассказывала Мария. – Боже, как я ее умоляла бросить его к чертовой матери! Но она упрямая. Это, говорит, мой крест, и я должна его нести. Вот и несет!.. Кажется, Ули здесь нет, – вдруг встревоженно добавила Мария.
– Почему?
– Потому что она бы не допустила всей этой грязи. Она мыла все пять этажей нашей лестницы, она у меня настоящая хозяйка! Тут что-то не то, или я ошиблась домом.
– Тяжело карабкаться на пятый этаж, под крышу, я помню, как холодно там зимой и какая жара летом, я живала в таких квартирках, – с придыханием говорила Николь, обогнав Марию и поднимаясь по лестнице впереди нее. – Фу-ух! Вот и притопали! Какая из трех дверей?
– Та, что перед тобой, прямо, – сказала Мария.
Николь постучала в узкую дверь, выкрашенную коричневой краской.
Никто не отозвался.
Николь постучала еще раз.
Молчание.
Николь потянула дверь к себе, и она легко открылась. Прямо напротив двери было окно – дневной свет ударил в глаза, и они не сразу пригляделись из полутьмы лестничной клетки. В глаза ударил свет, а в нос запах камфары, смешанные запахи мяты, аниса, лакрицы, – Мария с ее обонянием сразу разобралась и в запахах, и в том, что все они лекарственного происхождения.
Кровать с выкрашенными в серо-голубой цвет железными спинками стояла посреди комнаты – видно, ее специально отодвинули подальше от окна. Ульяна лежала высоко на каком-то подобии подушек, дыхание ее было прерывистым, сиплым, она спала или была в полусознании, полубреду.
– Боже, у нее жар! – прошептала Мария, приложив ладонь к бледному, горячему и влажному лбу Ульяны.
– Кто вы, дамы? – вдруг послышался от двери немолодой женский голос. Вопрос был задан на очень плохом французском, с типичным акцентом.
Мария и Николь повернулись на голос. Перед ними стояла пожилая хрупкая женщина в цветастом вылинявшем фартуке, повязанная чистой белой косынкой по-крестьянски, под подбородок и вокруг шеи. Косынка была повязана так туго, что, седые волосы у женщины или нет, сказать было нельзя, но зато брови были черные, вразлет и глаза еще почти синие – чувствовалось, что когда-то женщина была очень красива, лицо ее, хотя и иссеченное морщинами, до сих пор сохраняло женственность, степенность и достоинство людей, что привыкли смолоду знать себе цену.
– Добрый день, – сказала Мария по-русски. – Я Мария, сестра Ульяны, а это моя сестра Николь.
– Тю, та вы руски! – Женщина всплеснула большими, раздавленными работой ладонями. – Та Бог вас послав! А то б померла Улька! В больничку не хочут брать. А я колотюсь с ей, как рыба об лед. Спасибо, канфарного масла соседка нижняя, санитарка, принесла – растираю. Мяту варю, анисовые капли даю, ни исть ничево, ни пьеть. Ужасти!
– Давно? – спросила Мария.
– Чи пятый, чи четвертый динь? Забула! У Сидорыча на сороковинах на кладбищу она подстыла. Дожжине ще. Ось и тако во!
– А где подъесаул? – спросила Мария.
– Я ж казала: помер, на сороковинах она и схватила ту лихоманку. Утонув есаул, под мосте Александры нашава царя, в речке ихней – чи Сина, чи Солома? Черт нас в ту Хранцию затолкав. А Сидорыч в пятом ряду на новом кладбище, сбочь дорожки его могилка – хорошо, близенько.
– Это меняет дело, – решительно сказала Мария. – А как вас зовут?
– Баба Нюся.
– Баба Нюся, а в доме есть мужчины?
– Ни, нема, робють. А мой видав, як Сидорыч утонув. Глотку заливали вмисти, оба двое. А потом Сидорыч решив переплыть на спорь ту Сену-Солому. И как закричить: 'Шашки к бою!' И бултых в воду. А вже посередь реки, когда под мост его понесло, как закричить: 'Эскадрон, справа, заезжай!' И ушев под воду. Он так и здесь орав, когда Улька его на соби таскала: 'Эскадрон, справа, заезжай!' Заехав. Царство небесное! – Тетя Нюся перекрестилась. Следом за ней перекрестилась и Мария.
– Николь, я проскочу в заводской лазарет за врачом. Я помню, где он находится. Ее надо госпитализировать или немедленно отвезти к тебе домой.
– Конечно, ко мне, – сказала Николь, – наймем врача, наймем сиделку, выходим.
– Еще чего! За сиделку – я сама справлюсь, – возразила Мария.
– Ладно, там видно будет. Давай скорей в лазарет и предлагай им хорошие деньги, не скупись.
Через полчаса Мария прибыла к подъезду с каретой 'скорой помощи'. За это время Николь и баба Нюся в четыре руки ловко переодели Ульяну в чистое, принесенное старушкой из своей квартиры, обтерли ее теплой водой с уксусом, привели в порядок волосы, умыли, укутали как следует. Хотя женщины и говорили на разных языках, но понимали друг друга с полужеста. Заодно они и умудрились прибраться в
