комнатке.
– А ты як наша казачка, – похвалила Николь баба Нюся. – Своя девка!
– Ка-за-чок! Ка-за-чок! – пританцовывая, пропела Николь в ответ, и обе засмеялись.
Явление врача француза в белом халате, белой шапочке и с фибровым чемоданчиком в руках привело бабу Нюсю в легкое замешательство.
Мария сразу заметила, что в ее отсутствие Николь и баба Нюся привели Улю в порядок. Раза два Уля даже взглянула на врача и на всех их блуждающим взглядом.
– Больная говорит по-французски? – спросил доктор Марию.
– Как мы с вами.
Врач улыбнулся – ему польстили слова Марии. Дело в том, что сам он был южанин, а Мария отличалась великолепным парижским выговором, и ему до ее французского было, по-русски говоря, семь верст и все лесом.
Выслушав, а затем выстучав Улю под рубашкой, врач задал несколько вопросов, больная отвечала не очень вразумительно, хотя и по-французски.
– На вопросы отвечает с трудом, как бы сквозь сознание, кожа горячая, влажная, – заключил врач, – надеюсь, что все не так страшно, как кажется на первый взгляд. Левое легкое чистое, а в правом множественные влажные хрипы. Предполагаю правостороннюю нижнедолевую пневмонию. Главное – уход. Неоднократная смена белья, протирание тела теплой водой с небольшим добавлением уксуса, но я вижу, ее только что протирали. Надо поворачивать больную в постели, почаще поворачивать, то на бок, то на спину, не давать залеживаться в одном положении. Куриный бульон, обильное горячее питье с травами, с лимоном, с медом. Сейчас я выпишу отхаркивающее средство. – Врач примостил на колени свой чемоданчик, выписал рецепт и подал его почему-то Николь. – Фрукты, овощи, легкое, но богатое витаминами питание. Тепло, дневной свет, уют – и все будет в порядке. Да, растирание тела камфарным маслом на ночь. Впрочем, я вижу, вы уже растирали.
– Так, – сказала Николь, вместе с рецептом врача решительно забравшая бразды правления в свои руки. – Ее надо укутать и вынести в машину.
– Девушка молодая, но перевозить ее сейчас, – врач замялся, – в нашей карете очень холодно…
– У нас в машине будет потеплее, главное, чтобы ваши парни снесли ее с пятого этажа.
– Чем же ее укутать? – спросила Мария по-русски и стала снимать с себя пальто.
Баба Нюся метнулась в свою квартирку и принесла большой серый платок из козьего пуха.
– Ще с России платочек, – сказала баба Нюся, – ще с моих коз чесала пуху, с дому. – Она ловко укутала голову, плечи, грудь, спину Ульяны громадным платком, почти спеленала ее. – Ось, а таперича надягайте польты, а сверху ще одеялкой!
И Николь, и Мария, и баба Нюся были ловкими, рукастыми женщинами и снарядили Ульяну лучшим образом.
– Баба Нюся, а где ее документы?
– А ось сумочка на стульце.
Мария прихватила сумочку Ульяны. Здоровенные санитары понесли на руках спеленутую Ульяну вниз. Николь, Мария, баба Нюся и врач двинулись следом. Потом Мария умудрилась обогнать санитаров, пролезла бочком, успела открыть и завести машину, прежде чем они вышли из подъезда.
Санитары и врач к превеликому своему удовольствию получили, по выражению Льва Толстого, 'в заднюю часть ладони'. Мария хотела было и бабе Нюсе отдать за платок хорошие деньги.
– Ты че, доча! – шарахнулась от нее старушка. – Ты че, спятила?
Марии стало стыдно, она крепко обняла и поцеловала бабу Нюсю троекратно, по-русски.
Николь вела машину уверенно и осторожно. Мария, поддерживая Ульяну, примостилась бочком на заднем сидении.
LXX
За десять дней Мария и Николь подняли Ульяну на ноги. А еще через неделю она настолько окрепла, что можно было пускаться в путь – в Марсель, а там и в Тунизию. Все это время яхта «Николь» ждала их в марсельской гавани.
– Мне только съездить на кладбище, проститься с Андреем Сидорычем, да отдать платок бабе Нюсе – он у нее один, а зимой под нашей драной крышей такая холодрыга, что ой-ё-ёй! – сказала Ульяна.
– Поехали. И я с тобой, – с готовностью предложила Мария.
Новое кладбище Биянкура поразило воображение Марии казенной тупостью, скудостью и бессердечием, которые в данном случае соединились воедино как-то особенно причудливо и изощренно. Могилка к могилке, холмик к холмику были подогнаны здесь вплотную. По всей территории обширного косогора, на котором размещалось кладбище, стояли над могилами одинаковые, сваренные из кусков железных труб православные кресты, выкрашенные почему-то ядовито-ультрамариновой краской. На фоне серого неба эти кресты с черными номерами на поперечных перекладинах вместо имен и фамилий выглядели как-то особенно вымороченно, брала оторопь еще и от того, что крестов было очень много – сотни и они поднимались по косогору шеренга за шеренгой.
Потом Мария узнала как-то случайно, что года через полтора после смерти Андрея Сидоровича Калюжного здесь же был похоронен один из ее любимых поэтов Владислав Фелицианович Ходасевич. На этом обезличенном и обесчеловеченном кладбище похоронен и человек, написавший: 'Я, я, я. Что за дикое слово! Неужели вон тот – это я? Разве мама любила такого, желто-серого, полуседого и всезнающего, как змея?'
– И кто же это придумал? – после долгой паузы, обведя кладбище рукой, спросила Улю Мария.
– Наверное, муниципалитет Биянкура, кто же еще? Спасибо, что разрешают хоронить наших даром. А
