«Память! Стоило ли это открытие…» — девушка прищурила глаза и встряхнула головой, чтобы прогнать мысль, недостойную людей их эпохи. С некоторых пор где-то в глубине ее сознания стало зарождаться сомнение в разумности величайшего открытия — наследственной памяти. Она понимала: нелегок был путь к этому открытию. Свыше ста лет ученые стучались в двери тайны наследственности, стараясь узнать, почему десятки признаков отца и матери передаются детям, внукам и правнукам. Когда эта тайна была раскрыта, встал другой вопрос: почему каждый рождающийся человек представляет собой «чистый лист бумаги», должен снова учиться всему, чему учились родители? После долгих усилий в аккумуляторных клетках коры головного мозга были обнаружены инертные очаги наследственной памяти: их научились возбуждать, действуя на них излучением с частотой клеток родителей — разной частотой для различного возраста. Память человека с тех пор не умирала.
В это время купол раскрылся, и зал озарился мягким фиолетовым полусветом, шедшим, казалось, от звезд. Опутанное проводами вращающееся кресло, стоявшее посреди зала, было пустым. Обстановка была прежней, но цвета новыми: невесомая белая ротонда причудливой формы была окружена желтолиственными растениями; на зеленый прибрежный песок набегали оранжевые волны моря. Художникифантасты изощрялись в выдумке, пытаясь угадать облик никогда никем не виденного другого мира.
Свет стал ярче, а звезды бледнее. Вошел Дант. Двадцатичетырехлетний юноша шел походкой старца, медленно передвигая ноги, его невидящие глаза неподвижно смотрели в одну точку. Он подошел к креслу и, прежде чем тяжело опуститься в него, долго молча смотрел на плескавшиеся у его ног янтарные волны. Потом он сел. И сразу же у кресла вырос доктор Владислав Горн. Он быстро надел на голову Данта шлем с системой датчиков и неслышно удалился. Свет снова померк.
Привычным движением обеих рук Евита поправила рассыпавшиеся по плечам волосы, надела на голову цереброн и укрепила контакты. Она знала, что то же самое сделали сейчас десятки ученых, сидящих в демонстрационном зале. Они, так же как и Евита, с помощью этих церебронов «слушали» и «видели» мысли и воспоминания Данта.
В зале стало тихо. Дант остался наедине со звездами и своими мыслями. Он неподвижно полулежал в кресле и смотрел на небо. Его взгляд останавливался обычно на Веге и не отрывался от нее весь вечер, пока из груди не вырывался стон. Тогда Дант закрывал лицо руками и выкрикивал непонятные слова, а иногда, сбросив шлем, бегал по воображаемому берегу.
Сегодня его мысли были бессвязны. Цереброны доносили до сознания отрывочные образы желтолиственного парка, оранжевого моря и бесконечные картины зеленого прибрежного песка. Ни Онико, ни ее отец не появлялись. Евита проверила контакты, они прилегали к вискам и лбу плотно. Сейчас доктор Горн прикажет ей подойти к Данту, чтобы «настроить его память». Тогда она должна переключить рычаги цереброна, превращая их из приемников мыслей Данта в излучатели ее собственных. Она приближалась к другу и старалась вызвать в его сознании нужные воспоминания. Иногда Евита украдкой превышала свои полномочия; заглядывая в глаза Данта, она пыталась навести его память на другие, земные мысли, но он не узнавал ее, смотрел, как на пустое место.
Горн молчал, и Евита стала вспоминать те немногие случаи, когда при пробуждении наследственной памяти оживали нежелательные черты характера родителей и их предков. Сознание тех, кто подвергался опыту, по каким-то непонятным пока причинам ослабляло свой контроль над памятью предков. Портреты этих «интересных больных» висели в академии. С каким состраданием смотрела она на высокомерного немецкого юношу Карла, который вдруг начал требовать, чтобы ему оказывали царские почести. А горец Джават! Он обнаружил неудержимое желание воевать и требовал дать ему оружие. Совсем юный американец Сэм, оказывается, не мог жить без вина и объяснял свою страсть к напиткам тем, что жизнь, по его мнению, коротка и нужно прожить ее весело. Но подобные аномалии легко устранялись здесь, в Академии инертной памяти.
А вот с Дантом произошел совершенно исключительный, небывалый случай. В день нравственного совершеннолетия его, как и всех других юношей и девушек, подвергли третьему и последнему облучению, которое закрепляет, как снимок на фотопленке, нравственную тональность наследственной памяти. Это делается для того, чтобы оградить сознание от проникновения в него в будущем нежелательных воспоминаний.
И именно в этот день, когда вся молодежь ликует, она впервые заметила перемену в своем друге. Это случилось на берегу Московского моря, куда они пришли купаться. Дант стал задумчив, словно пытался что-то вспомнить, долго и пристально всматривался в нее, Евиту. Потом, ощупывая ее волосы и плечи, спросил изменившимся голосом:
— Моя Онико?..
Сначала Евита подумала, что он шутит, и спросила игриво, кто эта девушка, ее соперница.
— Твоя новая знакомая?
Но Дант, казалось, не слышал вопроса, взгляд его был отсутствующим. Потом выяснилось: третье облучение вызвало нежелательную реакцию в очаге наследственной памяти. Тогда всю подкорковую часть мозга Данта подвергли резонансному облучению, это всегда давало положительные результаты. С Дантом случилось обратное — он совершенно забыл родную речь и стал говорить на незнакомом языке, который не был известен ни одному историку-лингвисту, По ночам он выходил на балкон, подолгу смотрел на звезды, что-то говорил и говорил, протягивая к ним руки. Его речь записали, но она долго не поддавалась расшифровке. Решили записать на цветную пленку его зрительную память. И только после соединения обеих пленок электронно-аналитические машины разгадали язык Данта.
В этот момент Евита услышала голос Горна:
— Даем обратную настройку памяти.
Сейчас на сознание Данта будут воздействовать его же воспоминаниями, записанными ранее. Укрепленные на его шлеме датчики играли теперь роль церебронов. Горн все пытается подвести мысли юноши к воспоминаниям о черном свете, в котором Дант упоминал не раз.
…Евита снова почувствовала себя летящей среди звезд. Потом движение замедлилось: она приближалась к двойной звезде, фиолетовой и черной. Погасшая черная звезда быстро вращалась вокруг фиолетовой, вернее — обе они вращались вокруг общего центра тяжести. Но полет мысли миновал их и устремился к ближайшей планете, окутанной оранжевой дымкой атмосферы. Было заметно, что планета обращена к своему светилу одной и той же стороной, ее ось лежала в плоскости эклиптики цефеиды. Воспоминания Данта остановились на прибрежной равнине, у терминатора, у границы дня и вечной ночи. Из покрытого окалиной корабля вышли отец и сын. Мальчик с удивлением смотрит на леса, на солнце и море. Наверное, он родился в космосе и ничего еще не видел, кроме корабля. Еще больше удивляют ребенка теплые ветры, приносившие из темноты горячие, как пар, туманы.
— Почему они горячие? — спрашивает мальчик. — Ведь там должен быть космический холод.
— Их нагревает черный свет, — отвечает отец.
Видимо, это было первым и потому наиболее ярким воспоминанием Данта.
Потом в сознании всех, кто был вооружен церебронами, возникали смутные образы людей планеты, смерть отца, девичье лицо — лицо Онико, ночные купанья в море вместе с ней. Но чаще всего Дант вспоминал последние дни пребывания на планете двойной звезды. Вот и опять то же самое…
…В сумерках начавшегося затмения фиолетового солнца вдоль берега идет юноша. Это Дант, волны докатываются до его ног, обутых в легкие сандалии. Он приближается к светлому зданию на опушке леса — высокой ротонде, плоская крыша которой покоится на невесомых ажурных колоннах. Он кого-то ждет. Наконец перед ним возникает еле уловимое, как греза, видение. Это девушка, то ли действительно полупрозрачная, то ли память неточно воспроизводит ее облик. Она молча смотрит на юношу, не смеющего приблизиться к ней. Когда огромный черный диск заслонил все солнце, тело девушки начало обретать краски. Из-за моря поднимается большой серп спутника планеты, и в его свете тела юноши и девушки приобретают фиолетовый оттенок. Шорохом листьев налетает ветерок, девушка — тихо смеется.
— Тебе не холодно, Сын звезд? Ты всегда носишь эту непонятную повязку на бедрах.
— Я уже говорил: это обычай людей моей планеты.
— А почему тебе не нравятся наши обычаи?
— Я не могу привыкнуть к ним. Странные вы: бодрствуете ночью, спите днем, и до вас в это время нельзя дотрагиваться.
