У паука, одетые в мундиры,
Две пары задних, две – передних ног:
Те – канониры, эти – бомбардиры.
Когда паук, уснув на краткий срок,
Стоит недвижно и не ждет тревоги,
Покинув брюхо, бродят эти ноги,
И брюхо повисает пузырем.
И вот приказ, – и, будто грянул гром,
Очнулась пушка от недолгой лени.
Так, разомлевший на песке степном,
Тарантул, вдруг настигнутый врагом,
То сдвинет ноги, то согнет колени,
Встопорщится, закружится волчком,
Сучит ногами, морду задевая;
(Вот так же, угостившись мышьяком,
Хлопочет муха, рыльце обмывая),
Передние две ножки подогнет,
Напружится, трясет и вертит задом,
Откинет ножки вбок, на миг замрет
И, наконец, смертельным брызнет ядом.
Внезапно все застыло в тишине.
Царь едет, царь! В кортеже генералы,
Полк адъютантов, старцы-адмиралы,
Но первым – царь на белом скакуне.
Кортеж причудлив. Те желты, те сини,
Нет счета лентам, ключикам, звездам,
Портретикам, и пряжкам, и крестам.
Так на ином заправском арлекине
Побольше пестрых насчитаешь блях,
Чем пуговиц на куртке и штанах.
Любой блестящ и горд, но вся их сила
В улыбке государевых очей.
Нет, эти генералы – не светила,
А светлячки Ивановых ночей;
Иссякнет царских милостей поток,
И, смотришь, гаснет жалкий червячок.
Он не бежит служить в чужой пехоте,
Но где влачит он век? В каком болоте?
Сраженья генерала не страшат:
Что пули, раны, если царь доволен!
Но если был неласков царский взгляд,
Герой дрожит, герой от страха болен.
Пожалуй, чаще стоика найдешь
Среди дворян: хоть скверное почует,
Не сляжет он, не всадит в горло нож,
А только в свой удел перекочует,
В деревню – и письмишки застрочит,
Тот – камергеру, тот – придворной даме,
А либерал снесется с кучерами,
И смотришь, он уж снова фаворит.
Так, выкинь пса в окно – он разобьется,
А кот мяукнет, вмиг перевернется,
На лапки мягко станет и потом
Найдет дыру и вновь пролезет в дом.
А стоик, вольнодумничая тихо,
В деревне ждет, пока минует лихо.
Мундир зеленый с золотым шитьем
Был на царе. Рожденный солдафоном,
Он сросся с.облачением зеленым
Растет, живет и даже тлеет в нем.
Едва на ножки стал наследник царский,
Ему приносят пушечку и кнут,
Игрушечную сабельку дают,
Рядят в мундир казацкий иль гусарский;
И сабелькой по кубикам водя,
Как войско, их выстраивает в слоги
Иль такт, в танцклассе упражняя ноги,
Отхлестывает кнутиком дитя.
А подрастет – есть новая забава:
Солдат набрать, из них составить рать,
Потом рычать 'налево' и 'направо',
Скликать на смотр и плетью муштровать.
Вот почему Европа их боится,
Ведь каждый царь воспитывался так.
Старик Красицкий прав: как говорится,
Мудрец докажет, разобьет дурак.
Самим Петром – ему за это слава
Открыта царепедии забава:
Величием облек он царский трон,
Недаром был Европой просвещен.
Сказал он: 'Русских я оевропею,
Кафтан обрежу, бороду обрею'.
Сказал – и мигом, как французский сад,
Подрезаны кафтанов княжьих полы;
Сказал – и бороды бояр летят,
Как листья в ноябре, и лица голы.
Кадетский корпус дал дворянам он,
Дал штык ружью, настроил тюрем новых,
Ввел менуэт на празднествах дворцовых,
Согнал на ассамблеи дев и жен.
На всех границах насажал дозорных,
Цепями запер гавани страны,
Ввел откуп винный, целый штат придворных,
Сенат, шпионов, паспорта, чины.
Умыл, побрил, одел в мундир холопа,
Снабдил его ружьем, намуштровал,
И в удивленье ахнула Европа:
'Царь Петр Россию цивилизовал!'
Он завещал наследникам короны
