неутомимыми. Но сегодня, похоже, боги были готовы обвинить его, и, опустив глаза, Тарфон пробормотал: «Я должен был убедить Антиоха, что его законы отвергнут».
Испытывая чувство стыда из-за того, чему он стал свидетелем, Тарфон вошел в зал гимнасиума, где его встретил запах потных тел, горячей воды и ароматического масла. Он уже был готов раздеться и войти в зал Аля игр, но, отказавшись от этой идеи, Тарфон направился к небольшому помещению, которое приказал пристроить к основному зданию, и когда вошел в него, то оказался перед огромной белокаменной статуей Антиоха Эпифана в позе могучего дискобола. Император никогда не был искусен в этих играх, но, когда его изображали в виде умелого спортсмена, он неподдельно радовался. Антиох высился в виде гигантской обнаженной статуи не только как человек, заменивший собой Зевса, но и как непобедимый дискобол, с которым не может сравниться никто из смертных. Тарфон не мог не понимать неприемлемость новых законов, и он пробормотал: «На этот раз Антиоху придется отступить».
Он прошел в свое помещение, где занялся составлением на классическом греческом отчета императору с рассказом о том, как старым еврей сопротивлялся закону, не устрашившись и смерти. Тарфон намекнул, какое воздействие он может оказать на общину. Перед ним с необычной четкостью предстало будущее, и он добавил к своему отчету краткий абзац, в котором предсказывал, что, если новые антиеврейские законы будут вводиться силой, это может вызвать вооруженное восстание; но, закончив этот анализ, которого от него никто не ждал, Тарфон счел его чрезмерно дерзким и отложил в сторону. Закрыв глаза, он попытался зримо представить то, что пугало его, и едва ли не воочию увидел восстание, которое было готово вспыхнуть среди евреев, но отказался как следует разобраться в этой проблеме. Хотя он чувствовал, что в этот день в Макоре родились какие-то страшные силы, он не хотел верить своему же предчувствию. Тарфон так и не мог прийти к решению – отправлять свое сообщение или нет. Решив сравнить свои мысли с тем, что думают другие, он подозвал одного из рабов, служивших в гимнасиуме, и приказал ему найти главу еврейской общины Иехубабела, а когда раб ушел, скинул одежду и направился в один из малых залов для игр, где вот уже несколько недель учил группу ребят из Макора искусству борьбы. Он намеревался в конце года послать их на несколько соревнований, и в пылу схваток в борцовском зале Тарфон забыл о всех бедствиях этого дня.
Обнаженный, он прохаживался среди таких же нагих юношей, поправляя технику исполнения приемов. Наконец он оказался рядом с темноволосым Менелаем, у которого были необычайно могучие плечи. Тарфон отодвинул его напарника, сказав «Дай-ка мне попробовать», и примерился к Менелаю, но, едва только они сошлись, он почувствовал, как от мощи юного борца у него едва не подломились колени. Он буркнул: «Молодец, продолжай дальше» – и провел контрприем, а остальные борцы остановились, наблюдая за схваткой своего гимнасиарха с Менелаем.
Ожидай юный борец от Тарфона каких-то благ, он конечно же позволил бы гимнасиарху победить, но они сошлись в равной борьбе, и могучий юноша наступал на Тарфона, пытаясь поймать в захват его гибкое тело и сбить с толку, а опытный борец, который провел много таких схваток в Афинах, где в борьбе ему не было равных, старался поймать настойчивого юношу на тот или иной обманный прием. Наконец Тарфон почувствовал, что добился своего, и подсек правую ногу противника, но Менелай ловко вывернулся и не только избежал падения, но и едва не сбил гимнасиарха с ног. Все же сказался опыт Тарфона, который успел подготовиться к такому развитию событий, и, словно уступая натиску юного богатыря, он немного подался вперед. Менелай пустил в ход все свои силы, но Тарфон умело кинул его в толпу зрителей, где он споткнулся и упал на колени.
Атлеты, собравшиеся вокруг рыжеволосого правителя, зааплодировали ему, словно он был их ровесником, а часть подхалимов разразились возгласами: «Никто в империи не может побороть нашего гимнасиарха!» Не обращая на них внимания, Тарфон подозвал юного Менелая и медленно, чтобы все могли понять, объяснил чрезмерно напористому молодому борцу его ошибку. Объясняя прием, Тарфон поставил двух борцов в стойку и показал, какие мышцы работают и что должно случиться в том или ином случае. Объяснение было более чем убедительном, и очень наглядным.
– Деметриус! – позвал Тарфон. – Защищайся!
Он сошелся в схватке с высоким молодым человеком, который был не так умел, как Менелай. Они повторили прием, но на этот раз юноша никак не мог противостоять правителю, и при первой же его оплошности Тарфон отбросил Деметриуса к стене. Менелай, рывком приняв стойку, крикнул:
– Гимнасиарх, защищайтесь!
Он с такой неукротимостью пошел вперед, что заставил Тарфона отступить и, конечно, подавил бы его, но Тарфон засмеялся и хлопнул своего могучего противника по плечу.
– Ты победил! – признал он, но льстецы из числа зрителей громко запротестовали:
– Если бы наш гимнасиарх в самом деле хотел победить, он бы легко справился с парнем!
Тарфон прошептал на ухо своему юному противнику, чтобы их никто не услышал:
– Нам-то лучше известно. На играх в Птолемаиде ты конечно же легко всех одолеешь. Победишь ты и в Антиохии. – Он помолчал, словно собираясь сказать что-то важное, но передумал.
То был один из редких моментов подлинного братства, когда расслабились уставшие потные тела, когда мышцы дошли до крайней степени изнеможения, и среди борцов появились рабы со скребками, которыми те, перед тем как отправиться в баню, стали счищать с тел пот и грязь. Но когда правитель Тарфон провел затупленным лезвием скребка по бедру, наслаждаясь прикосновением бронзового инструмента к уставшему телу, в помещение вошел еще один раб со словами:
– Гимнасиарх, пришел еврей Иехубабел, – и Тарфон посоветовал Менелаю:
– Тебе бы лучше пойти в баню, пока не появился твой отец.
Помещение опустело. Правитель Тарфон, совершенно обнаженный, стоял в полном одиночестве, отложив даже скребок. Открылась дверь, и в поваливших из нее клубах пара появилась нелепая бородатая фигура Иехубабела, с головы до ног скрытая длинным неряшливым одеянием. Двое мужчин молча смотрели друг на друга. Они были воплощением той борьбы, в которую вступили сегодня: грек Тарфон, чьи предки возвели стены вокруг Макора, придав ему сегодняшний вид, нагой атлет, чье прекрасно тренированное тело было для него храмом, и Иехубабел, неизменно пребывавший евреем, для которого величие Греции было закрытой книгой, а обнаженное тело – оскорблением YHWH. Глядя на не прикрытое одеждой тело гимнасиарха, Иехубабел припомнил последнее присловье, ходившее среди его соплеменников: «Только дурак получает удовольствие от скорости лошадиных копыт и от силы человеческих ног». Мало кто из евреев Макора посещал гимнасиум с его языческими обрядами.
Тарфон, зная, что Иехубабел питает отвращение к наготе, из уважения к человеку старше себя взял тунику, оставленную одним из борцов. и накинул ее себе на плечи. Но, едва сделав это, он смутился, потому что туника оказалась слишком длинна и доставляла ему неудобство, чего он старался никогда не допускать, и, кроме того, она пропотела и Тарфон почувствовал себя грязным, а этого он тоже никогда себе не позволял. Но поскольку у него не было иного выхода, Тарфон завернулся в нее и пригласил гостя в свою комнату.
Тем не менее, едва только Иехубабел расстался с наготой, царившей в борцовском зале, он предстал перед нелепой статуей Антиоха Эпифана в позе дискобола, и его огромная фигура белого мрамора с богоподобной головой и огромными гениталиями ужаснула еврея. Он не мог забыть, что сегодняшняя казнь и ее жестокость имели причиной приказ этого идиота, который заставлял представлять себя именно в таком свете – он и бог, и голый метатель диска. На пухлом округлом лице еврея читалось отвращение, но он не стал высказываться по этому поводу, поскольку в недавнем прошлом поймал себя на мысли, что его друг Тарфон питает надежду – в один прекрасный день он будет представлен в Макоре такой же статуей. Повернувшись спиной к Антиоху и его блистающей наготе, он подумал: никто не может понять этих греков. Тарфон провел его в небольшую комнату, где на столе лежало сообщение, которое он недавно писал. На месте его удерживал предмет, который вызвал любопытство Иехубабела: мраморная рука в натуральную величину, отломанная у запястья; в пальцах она сжимала инструмент, которого Иехубабелу никогда раньше не доводилось видеть.
– Обломок статуи? – спросил он на койне.
Тарфон снисходительно усмехнулся. Такой вопрос мог задать только еврей. Хотя Тарфон считал евреев Макора достаточно развитыми и воспитанными людьми, он видел, что им катастрофически не хватало чувства красоты. Греки не обитали в Макоре дюжину лет, после которых стали возводить красивый храм Зевса, но евреи по-прежнему держались своей угловатой уродливой синагоги. Греки любили мягкость
