– Я отринул его при рождении, – сказал он, – потому что ваш закон не позволял мне полюбить Бога.
– Ты не можешь нарушать Божьи законы, а потом любить Его, – Рассудительно сказал старик.
– А вот Христос предлагает нам путь, – сказал Менахем и повернулся спиной к старому ребе. Больше он с ним никогда не разговаривал.
Публичное крещение Иоханана и его сына дало отцу Эйсебиусу возможность устроить первый религиозный праздник, и в пятницу утром над тем местом, где когда-то поклонялись Элу, Эль-Шаддаи и Антиоху Эпифану, был воздвигнут балдахин, под которым стоял высокий испанец в рясе пурпурного шелка, благословляя коленопреклоненных евреев, а хор возносил к небу византийские ритуальные песнопения – и ребе Ашер стал свидетелем жестоких фактов бытия. Несколько преданных евреев подходили к нему с планами помешать крещению ренегатов. Он посоветовал им отказаться от этой идеи, но, когда горячие головы увидели, что эти два еврея в самом деле готовы примкнуть к новой церкви, они воспламенились гневом и начали выкрикивать слова протеста. Византийские солдаты возникли словно из ниоткуда – но их и разместили поблизости именно для этой цели – и с молчаливой решительностью заставили замолчать возмутителей спокойствия. Когда ребе Ашер было двинулся вперед, чтобы вмешаться, два солдата, специально приставленные следить за ним, схватили его, словно мешок с мукой, и зашвырнули в задние ряды.
– Веди себя как следует, старый козел, а не то… – Ребе ткнули в живот древком копья. Он попытался запротестовать, но жесткая мозолистая рука заткнула ему рот, и солдат рявкнул: «Заткнись, черт бы тебя побрал!» Начался торжественный обряд крещения.
Отец Эйсебиус, делая вид, что не замечает волнения толпы, с сосудом святой воды подошел к двум евреям, стоящим на коленях. Под звуки хора, поющего по-гречески, он окунул пальцы в воду и коснулся голов отца и сына. По-латыни и на ломаном иврите он изложил им определенные религиозные факты, которые позже обретут такую значимость:
– Помазанием этой водой вы приобщаетесь к святой христианской церкви востока и запада. Теперь вы навечно стали ее частью, и ничто не может смыть следы этого святого крещения. Его ни выжечь, ни вырезать. Ни страх кары, ни угроза смерти да не смогут отвратить вас от этого решения, ибо теперь вы полноправные члены братства во Христе. Ныне вы свободны от старых законов – вы в объятиях новых! – Он поднял с колен двух бывших евреев и, поцеловав каждого в щеку, представил их еврейской общине со словами: – Иоанн, каменотес, который помогает строить нашу церковь, ныне член ее. Его сын Марк, который был отверженным среди вас, больше не отщепенец. Примите их как своих братьев!
Христиане возликовали, а ребе Ашер и его евреи стояли погруженные в молчание.
Подошел канун Шаббата, и все протесты смолкли, ибо все, кто мог вызвать волнения, были в синагоге. Но когда в вечер субботы Шаббат завершился, молодые евреи во главе с Авраамом и Яэль, собравшись, решили оказать прямое сопротивление. Бесшумно прокравшись мимо византийских стражников, они облили маслом дом сборщиков налогов и подожгли его. И когда над морем взошли звезды, в небе вспыхнул маяк еврейского сопротивления. Его заметила ночная стража в Птолемаиде, и правитель послал судно в Антиохию, потребовав, чтобы германцы немедля двинулись на юг.
Во взбудораженной общине Макора все же воцарилось относительное спокойствие – главным образом, благодаря отцу Эйсебиусу, который в ответ на неприятности проявил христианскую терпимость. Подавив озлобление, он понял, что не стоит вызывать к себе ребе Ашера, и сам направился к нему на мельницу, где и сказал:
– Утром мне сообщили, что германские войска уже на пути в Птолемаиду, и, если я их там не остановлю, они нагрянут сюда, чтобы покарать бунтовщиков. Ни вы, ни я не хотим, чтобы эти жестоковыйные германцы оказались в Макоре. Так что я прикажу им держаться в стороне, если вы прикажете своим евреям не устраивать больше беспорядков.
Ребе Ашер, и без того расстроенный дерзким и вызывающим поведением соотечественников, зримо представил себе, как армия германцев, оставив Антиохию, идет к Птолемаиде, откуда, подобно своим римским предшественникам, разольется по всей Галилее – пусть даже история, как и народные песни, никогда не уставала напоминать о прошлом, – и он пообещал отцу Эйсебиусу:
– Я сделаю все, что в моих силах, дабы призвать евреев к порядку.
И он растолковал самым юным членам общины, как они должны реагировать на внезапное возвышение христианской церкви:
– Мы должны сосуществовать с ней в гармонии, а этого нельзя достигнуть, если есть непонимание и зависть. Сегодня в Макоре мы видим двух дочерей Господа – древнюю еврейскую религию и юную христианскую церковь, и какое-то время они будут соперничать между собой, но эти две религии напоминают мне старого ребе Элиезера и его молодого ученика Акибу. Стояла засуха, и старший восемь раз возносил моления о дожде – но все безуспешно. Ребе Акиба помолился лишь один раз, и при первых же его словах хлынул дождь. Евреи восславили его как подлинного пророка, чем глубоко уязвили Элиезера, но Акиба пришел к нему и сказал: «Был король, и у него были две дочери, одна постарше и помудрее, а другая молодая и упрямая. Когда перед ним с какой-то просьбой предстала добрая и мягкая, король не спешил удовлетворить ее, чтобы дочь подольше побыла рядом с ним, потому что звук ее голоса услаждал его слух. Но когда другой ребенок завопил громким и хриплым голосом, король тут же удовлетворил все ее требования – лишь бы она поскорее убралась из дворца. Так и сейчас – Бог не торопился расстаться с вами, но тут же удовлетворил просьбу вашей младшей сестры».
Когда ребе Ашер убедился, что успокоил даже самых твердолобых евреев, он решил вернуться в Тверию, где его ждало главное дело жизни. Он помнил, как его сбила с толку мысль, что строительство синагоги – эта та дань, которую требует от него Бог. Он не должен отвлекаться на мелкие политические проблемы. Его задача – возводить ограду вокруг Торы и объяснять юным ученикам иешивы значение и ее, и самой Торы. Но когда известие о его предполагаемом отъезде достигло испанца, тот удивился, что его коллега собирается в столь критический момент покинуть Макор. Он послал солдат на мельницу, и один из христиан сказал:
– Отец Эйсебиус хочет видеть тебя. И немедленно.
Приглашение прозвучало довольно зловеще, но ради духа добрых отношений ребе Ашер стряхнул пыль с одежды и последовал за солдатом. Наконец маленький человечек с длинной седой бородой предстал перед испанцем, который, улыбнувшись, мягко сказал:
– Этим утром я услышал, что вы собираетесь вернуться в Тиберию. – Он употребил ее римское название. – Мудрое ли решение вы приняли?
Вопрос удивил мельника, ибо никто не имел права следить за его действиями. Он терпеливо объяснил:
– В Тверии идут дискуссии, которые требуют моего присутствия.
– А Макор бунтует, что тоже требует вашего присутствия.
– Но моя главная ответственность…
– Лежит здесь! – тихо сказал отец Эйсебиус. И с силой добавил: – Ребе Ашер, в этом городе мы близки к трагедии. Два дня назад я получил известия из Капернаума. Там разгорелись мятежи, и, поверьте мне, их подавили с предельной жестокостью. Когда ваши евреи подожгли помещение сборщиков налогов, я мог удвоить эту жестокость, но предпочел проявить сдержанность.
– Я знаю.
– Но ваши евреи должны усвоить, что отныне они живут в христианской империи, где господствует наша религия. Вы понимаете, что стоит мне пожелать, и завтра же ваша синагога будет снесена? Я покинул Константинополь, облеченный такой властью. – Он сменил тон голоса, и теперь в нем звучала неподдельная любовь. – Но на Святой земле живет много евреев, и я буду добиваться, чтобы мы сосуществовали в гармонии с ними.
– Я позаботился, чтобы тут больше не было никаких неприятностей. А теперь я должен отправляться в Тверию.
– Ребе! – со спокойной жутковатой настойчивостью сказал испанец. – Похоже, вы не понимаете. Прошлой ночью в Тиберии произошло восстание. Шесть человек были убиты. И в данный момент германцы из Антиохии идут к ней. Нам угрожает исключительно серьезная опасность, и я должен приказать вам остаться.
