возбуждения, что стал заикаться, но глаза у него горели.
– То есть ты думаешь, что мы сможем победить?
– Конечно! Как Гюнтер. Всю дорогу с поля битвы он рассказывал мне, как мы будем драться в следующий раз. Он знает у турок все их слабые места.
– Тогда почему же вы потерпели такое страшное поражение? – продолжал настаивать граф.
– Потому что у нас не было настоящих солдат, сир. Наше войско состояло из простых людей, как я, которые верили, что Господь проложит нам дорогу, накормит нас и затупит мечи наших врагов. – Он поднял исхудавшее лицо, со спокойной уверенностью посмотрел в глаза Фолькмару и сказал: – Вот что нам было нужно, кроме веры в Бога, – вооруженные солдаты и такие рыцари, как вы, чтобы возглавить их.
В начале следующего месяца стали прибывать и те и другие – солдаты во главе с Гуго Французским, опытные закаленные воины под командой Готфрида Бульонского. Затем появились сухие жилистые нормандцы герцога Роберта и дерзкие нахальные франки с севера, которых привел Стефен из Блуа. Улицы Константинополя были полны лязгом доспехов этого воинства. Днями они рассаживались на берегу залива, отделявшего их от Азии, и уточняли планы, зревшие в мозгу. За их спинами была самая могущественная армия, когда-либо собиравшаяся на краю Европы, и воины внимательно выслушивали каждую подробность сокрушительного разгрома, который турки нанесли Гюнтеру. Кое-кто из новичков с испугом слушал его рассказ, но большинство были полны кипучей уверенности, когда Гюнтер сокрушенно признавался:
– Мы должны были иметь надежное войско и двигаться точно по плану, а самые лучшие должны были прикрывать нас с тыла, куда турки любят наносить удар.
24 мая 1097 года, через двенадцать месяцев после расставания с Гретцем граф Фолькмар в сопровождении лишь жены, дочери и священника Венцеля – все остальные его спутники, которые сопровождали шестнадцать повозок, были убиты – из Константинополя перебрался в Азию, сделав первый драматический шаг настоящего Крестового похода. Он сидел на носу маленького судна, готовый первым ступить на берег святого поля битвы. «Удивительно, – думал он. – Я воюю уже год и до сих пор не видел ни одного неверного. Мы перебили так много людей, но все они были христиане… если не считать тех тридцати тысяч евреев». Помрачнев при этих воспоминаниях, он резко повернулся к Венцелю со словами:
– Добрый священник, благослови удачу этого нашего похода, потому что мы плохо начали его. – Он преклонил колени на палубе – могучий, с толстой шеей, широкоплечий немец с волосами песочного цвета, взыскующий Божьего благословения; рядом с ним опустились на колени его жена Матильда и дочь Фульда, и этой же ночью Венцель из Трира занес в свои хроники рассказ, как крестоносцы высадились на краю Азии:
«Когда нас окружило морское пространство, мой господин Фолькмар со своей госпожой встали на колени, и я попросил Божьего благословения на его обнаженную голову, сказав: «Это Твой верный слуга Фолькмар из Гретца, который явился сюда, чтобы исполнить Твое указание. Благослови его. Да будет его рука сильна, и доведи его хотя бы до ворот Иерусалима, ибо он полон единственного желания – восславить Тебя и сокрушить Твоих врагов. Аминь». И едва только судно коснулось земли, мой господин Фолькмар спрыгнул на берег, вознес над головой меч и воскликнул: «Господь, да буду я достойным Твоей Святой земли!»
Гюнтер не стал утруждаться, дабы получить такое благословение, ибо девять месяцев назад он точно так же спрыгивал на берег, пылая таким же святым рвением. На этот раз он предпочел находиться на корме в компании веселых женщин из Франции, которых позаимствовал из лагеря Гуго, брата французского короля.
Как только Джон Кюллинан сталкивался на раскопках с проблемами, требующими напряжения интеллекта, он обретал вдохновение, посещая Акко, где проводил утренние часы в прекраснейшей мечети в Израиле. Он восхищался миром и покоем, стоящими во дворе с его многочисленными финиковыми пальмами и кустами гибискуса. Этот мусульманский анклав в еврейском государстве обладал непередаваемым очарованием, и особую привлекательность ему придавали шесть огромных колонн, которые в XVIII веке какие-то турецкие грабители притащили сюда из руин римской Кесарии. Во дворе вокруг мечети стояло еще полсотни колонн поменьше, доставленных из тех же мест, и немалое их количество высилось внутри здания со стенами в ярких цветах. Рассматривая их, Кюллинан не сомневался, что царь Ирод был знаком с этими колоннами во времена расцвета Кесарии.
Красота мечети в Акко оказывала на него такое благотворное воздействие, что, когда Кюллинан вспоминал все оставшиеся в Израиле реликвии евреев и христиан – от величественной белой синагоги в Бараме до францисканской церкви, воздвигнутой на горе Табор, – он не мог не признать, что самое большое удовольствие получает от созерцания этой мусульманской мечети. Частично это объяснялось тем, что он брал с собой Джемала Табари, который не скрывал, что испытывает к этому месту такую же тягу, но, прогуливаясь по двору, отпускал ехидные замечания, которые веселили Кюллинана.
– Ты приходишь сюда, – однажды предположил проницательный араб, – потому что, когда стоишь меж финиковых пальм и колонн, тебе кажется, что ты живешь с арабами. Признайся, разве я не прав? Знаешь, как-то на втором году учебы я произвел переполох в Оксфорде своей легкомысленной теорией, с которой, думаю, ты согласишься. Я развил тезис – наполовину выдуманный, наполовину исторический, – что крестоносцы обрекли себя на поражение, когда отказались заключить союз с арабами. В Оксфорде все были такими, как ты, Кюллинан. Они думали, что Ричард Львиное Сердце сражался с доблестными арабами пустыни. Можешь себе представить, как они были огорчены, когда мне пришлось объяснить им, в Саладине не было и одной десятой доли процента арабской крови.
– А я думал, он был арабом.
– Чистокровным курдом, – коротко бросил Табари.
Он заговорил по-арабски со сторожем мечети, который наконец пустил двух археологов в минарет, в темной узости которого они двинулись по винтовой лестнице, пока Табари не выбрался на площадку, откуда перед ними открылась такая бескрайняя красота этого удивительного города, что Кюллинан онемел. Он мог только стоять и смотреть на эту землю, на которой время оставило свои следы. Возведенные турками стены местами настолько широки, что по ним бок о бок могли бы проехать десять колесниц. Во времена крестоносцев вдоль них высились двадцать две башни, от некоторых из которых еще остались следы оснований. Во все стороны тянулись площади, причалы и древние здания, возраст которых превышал тысячу лет, а на востоке молчаливо возвышался холм доисторической Акки, откуда Наполеон тщетно пытался штурмовать город… холм, так и оставшийся невскрытым, таивший в себе загадки по крайней мере пяти тысячелетий. Еще дальше к востоку лежал Макор с двумя зияющими ранами траншей по краям, с помощью которых любопытные люди пытались проникнуть в его тайны, а на западе раскинулось бессмертное Средиземное море, штормовые волны которого приносили к этим берегам финикийцев, греков, римлян, а потом англичан.
Кюллинан уже был готов сделать совершенно удивительное заявление, которых археологи обычно избегают, и признаться, что «это мой любимый город в Израиле», когда к нему подошел Табари и, показывая вниз, на стены, сказал:
– Когда король Ричард Львиное Сердце, разбив лагерь на том холме, попытался захватить Сен-Жан- д'Акр, за этими стенами засели несколько проклятых арабов, которые попытались остановить его.
– Ты меня удивил, – признался Кюллинан. Хотя он знал историю Святой земли лучше многих, о такой подробности он никогда раньше не слышал и заподозрил, что Табари ошибается.
– Давай спустимся к кафе, – предложил араб.
Они направились к тому месту, где вот уже двадцать столетий подавали напитки, и попросили официанта принести бутылку араки. Когда Табари наполнил стаканы прозрачной жидкостью, пахнущей анисом, он сказал:
– Крестоносцы владели Акрой примерно двести лет, но за все это время с арабами они воевали редко, потому что как раз перед появлением христиан сюда пришли турки и нанесли нам тяжелое поражение. Так что война постоянно шла именно с турками, а не с арабами. Строго говоря, если не считать небольших религиозных расхождений, мы всегда были куда ближе к вам, чем к туркам. Союз был бы очень нужен, но он, конечно, унизил бы арабов тем, что турки отступали не перед ними, а перед набирающим силы христианством. – Он мрачно покачал головой, думая об упущенных шансах истории, а затем удивил Кюллинана, сказав: – Думаю, ты знаешь, что арабы снова и снова пытались заключить такой союз.
– Никогда не испытывал большого доверия к этому утверждению.
