Источник

– Мы пытались. Постоянно.

Кюллинан подлил несколько капель воды в свою араку, с удовольствием наблюдая, как прозрачная жидкость стала молочно-белой. Табари подозвал официанта и подчеркнуто простыми словами, с которыми обычно обращаются к отсталым детям, объяснил ему, что к чему:

– Мой друг – американец. Как ты знаешь, у американцев должен быть лед. Не стой как дурак. Принеси американцу лед.

– У нас нет льда, – объяснил официант.

– Так найди! – рявкнул Табари. – Он американец.

И затем снова повернулся к Кюллинану:

– Когда ваши люди наконец взяли Антиохию, они удивились, обнаружив арабских послов, которые предложили заключить союз против турок.

– И что ему помешало?

Табари побарабанил пальцами по старой истертой столешнице и задумчиво предположил:

– Стоит однажды заявить, что вы ведете священную войну, то теряете все возможности иного благородного выбора. – Замолчав, он уставился на чистый и красивый силуэт мечети на фоне финиковых пальм.

Вот тут уж было много вариантов, которые Кюллинан мог использовать, чтобы поддержать разговор. Ведь Табари дает понять, что в октябре 1097 года, когда крестоносцы взяли Антиохию, они были настолько одержимы христианским рвением, что не смогли по-настоящему оценить возникшую перед ними ситуацию – точно как и арабские страны, окружающие Израиль, в 1964 году настолько воспламенены идеей джихада, что совершенно не в состоянии рационально оценить тот факт, что Израиль существует как суверенное государство. Или он скрытно упрекает евреев в ошибке, в которой они не виноваты: они построили религиозное государство, окружив его такими шорами, что за ними не видно реальностей мира. Или он, может быть, имеет в виду всеобщую религиозную войну, возможность которой они когда-то обсуждали, – в ней примут идеологическое участие Соединенные Штаты и Россия, и каждая сторона будет страдать теми же недостатками, которые погубили крестоносцев: неспособность увидеть сквозь жар, застилающий глаза, то, что они сами породили? Но сейчас Кюллинан не хотел говорить на эти темы, поскольку его занимала лишь подлинная история Акры во времена крестоносцев, а не то, как она могла сложиться. Так что он испытал чувство благодарности к официанту, когда тот наконец принес кусок льда – но он был очень грязный.

– Боже мой! – возмутился Табари. – Такое нельзя класть в стакан чистоплотному американцу! – Взяв этот сомнительный кусок льда, он стал поливать его водой и вытирать рукавом, но, как бы он его ни полировал, лед не становился лучше, и Табари рассерженно бросил его в свой стакан. Обратившись к группе развеселившихся арабов, которые сидели на корточках у стенки мечети, он сказал: – Эта страна никогда не станет первоклассной, пока уважающий себя американец не сможет получить лед для своей араки. Ну что мы за люди?

Повернувшись к Кюллинану, он сказал, явно вызывая его на спор:

– А я вот что считаю. Первые девять тысяч человек, которых ваши крестоносцы убили в Азии, были христианами. Ваши отважные французы и немцы, поцеловав крест, врывались в какой-нибудь город с воплями «Смерть неверным!» и встречали здесь арабов с тюрбанами на головах. Когда бойня подходила к концу, выяснялось, что они перебили богобоязненных несторианцев, византийцев и египетских коптов, которые хотели лишь помочь им. Должно быть, им было очень стыдно. Когда все это наконец выяснялось, ваши ребята отправлялись убивать настоящих мусульман, но и на этот раз вы, к сожалению, убивали лишь арабов, которые хотели стать вашими союзниками. И только много времени спустя в ходе вторжения вы все же столкнулись с турками, которые всегда были вашими настоящими врагами.

– Чем ты это можешь объяснить?

– Извечными несправедливостями бытия, – засмеялся Табари. – Почему христиане осмеливаются походить на арабов? Или взять сегодня, – какого черта так много евреев смахивают на арабов? Вопрос можно поставить и по-другому. Почему этот проклятый Элиав с трубкой как две капли воды похож на немца-христианина, а меня не отличить от израильского еврея?

Кюллинан был готов обсудить эту забавную чушь, но утро уже подходило к концу, и Табари вернулся к своей главной теме:

– Подлинная трагедия крестоносцев всегда заключалась в том факте, что турецких варваров было необходимо уничтожить… Ты же знаешь, они представляли собой всего лишь банду убийц, нахлынувших из Азии…

– Похоже, что ты их не любишь, – поддел его Кюллинан.

– Я их презираю. Они уничтожили нашу арабскую цивилизацию, которая никогда так и не оправилась. – Несколько минут Табари сокрушенно вспоминал восьмисотлетнее владычество турок над арабами. – И самая дьявольская беда была в том, – сделал он вывод, – что пока вы, крестоносцы, громили этих турок, мы, арабы, ждали на обочине. Нам так хотелось заключить с вами хоть какой-то союз, но вашим вождям не хватало воображения, чтобы пойти на это. Вот время и прошло. В конечном итоге вы, христиане, потерпели поражение. И нас, арабов, смыло вместе с вами.

Мрачно допив свою араку, он в заключение сказал слова, которых раньше Кюллинан от него не слышал:

– А как ты объяснишь, Джон, что монголы, наследники Чингисхана, изъявили желание перейти в христианство, если папа позволит им принять участие в Крестовых походах, и ударить по туркам с тыла? Так и было. Но никто в Европе даже не ответил монголам на их послания. – Он задумчиво покачал головой и, подобрав три камешка, стал кидать их один за другим на площадь. – Так что мы все проиграли вместе. Христиане, арабы, монголы. Ибо, когда у людей горит в сердцах религиозная ярость, на глаза их в то же время спускается завеса слепоты.

Граф Фолькмар отчаянно хотел встретиться с настоящим врагом. Долго ждать ему не пришлось, потому что на востоке появился Бабек, могучий наконечник турецкого копья. Он пришел с равнин Центральной Азии, где его орды набирались сил и несколько десятилетий назад напали на арабов, а теперь были готовы обрушиться на христиан, которые вторглись в эти места. Полководцем он был жестоким и решительным, готовым драться в любом месте, но, тем не менее, предпочитал выбирать поле сражения с тщательностью женщины, подбирающей нитки к вышивке. Веселясь, он наблюдал, как крестоносцы тупо уничтожают одно христианское поселение за другим и убивают бородатых обращенных, руководствуясь ошибочной идеей, что все они неверные.

Они убивают своих же союзников, думал он и качал головой, осуждая эту глупость.

Он решил поставить французским рыцарям ту же ловушку, в которую загнал маленького священника на коричневом муле, и, держась на расстоянии, следовал за огромной армией, которая уверенно прокладывала путь к той же опасности. Но тут его шпионы успели предупредить, что положение дел существенно изменилось: на этот раз у них много рыцарей в тяжелом вооружении, – и он решил атаковать не с фронта. Вместо этого он подождал, пока армия крестоносцев не разделилась на отдельные отряды, одним из которых были десять тысяч человек, брошенных на защиту фланга. Три дня Бабек скрытно двигался за ними, пока не пришел к выводу, что эта маленькая армия настолько оторвалась от основных сил, что они не успеют прийти к ним на помощь.

Восточную часть армии возглавлял граф Фолькмар из Гретца, а тыл ее, в соответствии с советом, который он давал остальным, прикрывал Гюнтер из Кёльна. Того сопровождал отряд отборных рыцарей, в задачу которых входило защищать фургоны с немецкими и французскими женщинами. Процессия неторопливо ползла вперед – сто восемьдесят опытных рыцарей, вдвое большее количество конных оруженосцев и свободных граждан и семь тысяч хорошо вооруженных пехотинцев, за которыми тянулись примерно еще две тысячи человек, включая священника Венцеля и графиню Фолькмар. Ветер нес с собой пыль с барханов Малой Азии и шевелил выгоревшую траву на вершинах холмов.

1 июля 1097 года Бабек, убедившись, что ловушка готова, дождался, когда дневная жара достигла апогея, и дал сигнал своим шестидесяти тысячам закаленных воинов обрушиться на крестоносцев Гюнтера. С ужасающей скоростью турки вылетели из своих укрытий и яростно обрушились на врага. Но полном скаку бросая поводья, они засыпали его дождем стрел с металлическими наконечниками, поражавшими лошадей.