мехом, а свисающее с плеч одеяние во всех деталях соответствовало той одежде, которую триста лет назад было предписано носить польским евреям. У него были белые морщинистые руки, и, когда в синагогу влетел мальчишка, крича: «Ребе! Ребе! Пришли еврейские солдаты! Целая армия!» – этот маленький человек, не обратив внимания на новость, лишь плотнее сцепил пальцы и склонил голову. Девять его последователей сделали точно так же. Они стояли плотно прижав друг к другу лодыжки и колени, как предписано Торой. Они молились, чтобы дети Израиля со смирением приняли свою судьбу, когда на них нападут арабы. Они молились, чтобы Бог принял их души, которые отлетят в блеске длинных ножей. Они молились, чтобы скорее очутиться в обществе Моисея, Учителя нашего, великого ребе Акибы и доброго ребе Заки, который понял, что такое Бог.
Постояв на пороге, мальчик пожал плечами и побежал дальше, выкрикивая волнующую новость.
Едва только Кюллинан залез в раскоп, работу пришлось прервать, потому что прибыла команда археологов из Колумбийского университета. Они вели раскопки развалин Антиохии в Южной Турции и приехали познакомиться с находками в Макоре. На встрече за ленчем в кибуце руководитель университетской группы с нескрываемым удовольствием сообщил:
– Известия о вашей работе циркулируют в профессиональных кругах. Поскольку вы прошли все уровни от времен крестоносцев до начала сельскохозяйственной культуры, у вас прекрасная возможность провести тут образцовые, классические раскопки.
Кивнув, Кюллинан сказал:
– С такими двумя помощниками, как Элиав и Табари, мы не собираемся терять данные, которые можно сохранить для истории.
– Вы араб, мистер Табари? – спросил один из гостей.
Кюллинан предоставил право ответить своему арабскому помощнику, но, когда Табари лишь улыбнулся, он объяснил:
– Если вы понимаете смысл арабских имен, вам все станет ясно, когда я скажу, что полное имя мистера Табари – Джемал ибн Тевфик ибн Фарадж Табари. Семья наделила его этими именами, дабы напомнить миру, что он не только сын сэра Тевфика Табари, возглавлявшего арабскую общину во время английской оккупации, но также и внук выдающегося Фараджа Табари, правителя Акки. Он известен тем, что перестроил большую часть города.
– Разве фамилия Табари не имеет общих корней с Тиберией? – спросил один из американцев.
– По-турецки это одно и то же слово, – объяснил Джемал.
– Но вы решили остаться в Израиле? – продолжил расспросы нью-йоркский профессор.
– Да, – коротко ответил Табари. Он ничего не имел против того, чтобы обсудить вопрос о своей лояльности, но знал, что для Кюллинана и Элиава это была уже избитая тема, да и ему самому она уже поднадоела.
Житель Нью-Йорка уставился на трех археологов, отвечавших за раскопки в Макоре, и решительно сменил тему разговора:
– Неужели вы, ребята, не считаете… Ведь пятьдесят миллионов арабов, или сколько их там есть, дышат вам в затылок… Мне доводилось читать пламенные воззвания из Каира, Дамаска и Багдада. Они в самом деле собираются скинуть вас в море? И вырезать всех евреев. Если они на это пойдут, что будет с такими арабами, как вы, Табари?
И внезапно Кюллинан понял – этот достаточно интеллигентный профессор убежден, что те, кто работают в Израиле, существуют под молотом истории, под постоянной угрозой уничтожения, но, похоже, он совершенно не учитывает, что и он в Нью-Йорке, и его брат в Вашингтоне живут под точно такой же угрозой.
На следующий день начались долгие дебаты, которые должны были определить характер государства, боровшегося за свое право появиться на свет. Начало им было положено тем, что Илане Хакохен и Исидору Готтесману отвели для жилья маленький домик рядом с исторической сапожной мастерской, где когда-то работал ребе Заки Мученик. Жители Цфата берегли ее, и по традиции этот дом предназначался для раввина. В 1948 году, когда арабско-еврейский конфликт близился к своему апогею, он был занят ребе из Воджа.
Идишское слово «ребе» первоначально означало учителя начальных классов, который на иврите вел обучение религии в польских и русских местечках; но позже оно стало относиться только к тем одаренным раввинам, которые имели дело с традициями ребе Абулафиа из Цфата: мистические, полные харизмы лидеры и вдохновенные цадики восточноевропейского хасидизма, те уникальные раввины, которые собирали вокруг себя преданных последователей. Встретившись, двое из них говорили: «Мой ребе может снести горы своей мудростью». – «Да, а вот мой ребе может излечить любую болезнь на свете». Евреи Воджа говорили: «Наш ребе понимает Талмуд лучше всех в мире. Он – тот источник, который, не проливая ни капли, поит нас водой».
Даже когда он был еще совсем молодым человеком в Водже, не подлежало сомнению, что он предназначен для святой жизни, и среди евреев России и Польши разнесся слух, что наконец-то найден достойный наследник великому ребе из Воджа, который погиб мученической смертью во время погрома 1875 года. Внимательные голубые глаза этого молодого человека, казалось, проникали в самую суть проблем, мучающих простых смертных, и он обрел широкую известность как Ицик, маленький Ицхак. В двадцать четыре года он решительно осудил самого богатого еврея Воджа за его скупость, которая противоречила Талмуду, и единственно его энергия позволила организовать массовый исход его последователей в Цфат. Как бы ни было трудно вернуть эти семьдесят человек в Эрец Израиль, тридцать лет спустя большинство евреев, которые не последовали за ним, нашли свою смерть в газовых камерах Освенцима.
В Цфате ребе Ицик основал новое пристанище для своих сторонников. На узких улочках они обнаружили брошенные строения, которые, перестроив, превратили в чистые жилища. Живя на пожертвования, поступающие из Америки, они обосновались в одной из древних ашкеназских синагог – она не была крепкой и надежной синагогой ребе Йом Това Гаддиеля, но тоже служила надежным убежищем, и спустя годы при всей своей скромности бытия стала процветать. Их называли «воджерские евреи», и, хотя часть молодых людей перебиралась в более оживленные места, приверженцы ребе продолжали составлять группу из примерно шестидесяти человек, полных решимости почитать Господа в соответствии с Торой, как ее истолковывал их воджерский ребе.
Его теология была проста. Он верил буквально в каждое слово великих заповедей Моисея, Учителя нашего: «Слушай, о Израиль, постановления и законы, которые я изреку сегодня в уши ваши… Не добавляй ни слова к повелениям моим и не умаляй их, ибо я повелеваю вам следовать заповедям Господа нашего так, как я приказываю вам». Для ребе Ицика эта заповедь была прозрачной, ясной и всеобщей. Она значила именно то, что было в ней сказано. Евреи должны блюсти закон в том виде, в каком он был вручен Моисею самим Богом. Закон был запечатлен в Торе, которая содержала 613 точных указаний, начиная от первых высоких слов в Книге Бытия «Плодитесь и размножайтесь» и до последней трагической заповеди Моисея, Учителя нашего, когда он лежал, умирая в виду Земли обетованной: «Я дал тебе увидеть ее глазами твоими, но в нее ты не войдешь». Между этим величием и трагедийностью и лежали все законы, потребные человеку, перечисленные в Левите, повторенные в Числах и окончательно собранные во Второзаконии. Законы эти ребе Ицик знал наизусть, и каждое слово их было для него свято. «И если странник временно обоснуется в твоей земле, не досаждай ему». «Если человек дал обет из обетов Господу или принес клятву связать с ним свою душу, он не нарушит свое слово и действовать должен в соответствии с тем, что произнесли его уста».
По этим законам Торы человек и должен был строить свою жизнь. И рождению и смерти его предписывались свои ритуалы. Его любовь к женщине оберегалась разумными предосторожностями; подробно излагались его отношения с сыном, со своим делом и своим царем. Ребе Ицик не сомневался, что евреи должны жить в полном соответствии с этими законами, и он собрал вокруг себя общину из шестидесяти человек, готовых вести такой образ жизни.
Жизнь, которую они вели по указаниям ребе Ицика, отличалась от образа жизни других евреев Цфата. Обращала на себя внимание их одежда; в своих длинных черных сюртуках они напоминали какие-то архаичные привидения. Они носили бороды, не снимали черные кипы и упрямо предпочитали ходить сутулясь, как было свойственно для них в дни убогого существования в гетто. Обыденная жизнь во многом походила на ту, что вели евреи Цфата четыреста лет назад, – с частым посещением синагоги и строгим
